Часть 17

Мне хотелось быть самим собой, таким, какой я есть, но быть собой было очень тяжело, а в некоторых ситуациях даже невозможно.

Мы уезжаем из Алма-Аты домой. Кроны деревьев, как будто бы машут нам вслед.

Поезд тронулся. Я смотрю в окно, на перроне дядя Леня и тетя Клава провожают нас взглядом. Тетя Клава машет платочком. До свидания! Тогда я не знал, что вижу этих милых стариков в последний раз. Они умрут через несколько лет.

Хотелось домой, на дачу, к ребятам. Хотелось рассказать им обо всём увиденном, похвастаться новым широким кожаным ремнём, а ещё очень хотелось искупаться

Мне хотелось быть самим собой, таким, какой я есть, но быть собой было очень тяжело, а в некоторых ситуациях даже невозможно.

Мы уезжаем из Алма-Аты домой. Кроны деревьев, как будто бы машут нам вслед.

Поезд тронулся. Я смотрю в окно, на перроне дядя Леня и тетя Клава провожают нас взглядом. Тетя Клава машет платочком. До свидания! Тогда я не знал, что вижу этих милых стариков в последний раз. Они умрут через несколько лет.

Хотелось домой, на дачу, к ребятам. Хотелось рассказать им обо всём увиденном, похвастаться новым широким кожаным ремнём, а ещё очень хотелось искупаться в Урале.

На вокзале в Гурьеве нас встречают родственники.

Дядя Коля, мамин брат, бежит к нам на встречу. Этот невысокого роста, плотного телосложения мужчина с волнистым чубом, напоминающим петуший гребень, который он, обычно, стоя перед зеркалом, называл – «цунами». Шутник и весельчак, бывал всё время навеселе, как он сам про себя говорил: чувственно нахожусь в состоянии лёгкой волнообразности. Пройдут годы, и он скончается от инфаркта миокарда на своей даче, а сегодня он весел и бодр, с удовольствием несёт, помогая нам, самые тяжелые сумки. Дядя Коля был человеком с доброй душой. Любил хвастаться своими мускулами, а ещё он всем родственникам, соседям и знакомым давал прозвища. Прозвища те были безобидными, шутливыми и люди на него не обижались. Вот, например, моего отца он звал Мужичком. Мужа старшей сестры Глобусом, соседа – Одуванчиком, зятя – Геббельсом. Приятеля сослуживца – Коалой за то, что тот был очень медлительным и долго ходил за бутылкой вина в магазин, супругу дядя называл – Маткой. Его же самого жена в шутку называла «хреновым богачом» за его привычку в пьяном виде сорить деньгами. Конечно, он их просто тратил на вино и водку. Дядя Коля был секретарем партийной организации предприятия и иногда по великой нужде брал взаймы из кассы партийные взносы для «восстановления» физического и психического здоровья. Потом, конечно, вкладывал из зарплаты. Но это было потом, а сегодня он был «богачом» и был, как всегда, навеселе. Об этом человеке я часто вспоминаю с грустью и улыбкой. Как-то раз он остался дома один, жена и дочь уехали отдыхать в Свердловск, он же поехать не мог по причине необходимости работы на дачном участке. Я пришёл к нему в субботу утром, он лежал на диване в одних трусах и носках. В квартире стоял тяжелый запах перегара, видно было, что гулял дядя Коля не первый день. Увидя меня, он очень обрадовался: «Заходи, Юрец, садись». Усадив меня за скрипучий круглый стол, стоявший у дивана, принялся рассказывать мне о своей тяжёлой жизни, службе в армии и неразделённой любви. Дядя говорил и пил вино. Закусывал килькой и снова говорил, плакал и шутил, опять пил и снова что-то рассказывал. «Не будет, нормальный солдат есть пенсак!» — так он называл перловку, которой кормили служивых. Я сидел, внимательно слушая его, и всё, что он говорил, принимал за истинную правду. Временами дядя, похоже, впадал в ступор, откидывался на спинку дивана и, не моргая, минуты две смотрел, куда то вверх между подсвечниками люстры.