Часть 14

Из джипа наблюдали обалдело, вот кино и немцы, вот боевик по-советски, сдурел совок, машину гробит, гонки-ралли устроил, представление возводит, трюк показывает, каскадер доморощенный, паяц старый, клоун седой, ладно, заработал копеечку, поклонись только.

Развернутый «Москвичок», этот боевой конь, маленькая танкетка, замер на мгновенье, напрягся, всеми лошадиными силами напрягся, вытянулся в струнку, вибрировал, каждым мускулом дрожал, девственник в нетерпении так не дрожит, рычал в злобе, благородной злобе и вдруг… Иван Захарович уже ничего не видел, не слышал, для него мира, как такового, уже не было, был только прицел, взгляд-прицел, как в 43-м, прицел на бульдожьей морде джипа, врага ненавистного,

Из джипа наблюдали обалдело, вот кино и немцы, вот боевик по-советски, сдурел совок, машину гробит, гонки-ралли устроил, представление возводит, трюк показывает, каскадер доморощенный, паяц старый, клоун седой, ладно, заработал копеечку, поклонись только.

Развернутый «Москвичок», этот боевой конь, маленькая танкетка, замер на мгновенье, напрягся, всеми лошадиными силами напрягся, вытянулся в струнку, вибрировал, каждым мускулом дрожал, девственник в нетерпении так не дрожит, рычал в злобе, благородной злобе и вдруг… Иван Захарович уже ничего не видел, не слышал, для него мира, как такового, уже не было, был только прицел, взгляд-прицел, как в 43-м, прицел на бульдожьей морде джипа, врага ненавистного, врага подлючего, этого мешка с дерьмом, этой надутой слизи в людском обличии, этой твари, несущей в себе растление, этой алчной мерзости, набитой ворованным, как гноем набитой.

Рёв! Дикий рёв, всё возрастающий, до звериного воя, рёв мотора «Москвича», короткий взвизг покрышек, предельный газ, дым, пыль, максимальная скорость, по прямой, вниз, с горки, в лобовую и – удар!!! Изо всех сил удар, мощный, смачный, мстительный, облегчающий душу удар. Джип только морду трусливо успел отвернуть, но это его не спасло, наоборот, обнажило слабое место: «Москвичок» со всей веселой лихостью, со всей звериной яростью врезался ему в бок, в блестящий бок, черно-похоронный, спесивый, высокомерный такой бок, был… Страшный скрежет металла, треск, скрип, звон битого стекла, подушки безопасности в джипе сработали, защитили частично, голова на свиной шее качнулась, стукнулась неудачно обо что-то острое, свистнула мутной кровью, взвыла от боли, заголосила тонко, по-бабьи: «Сука, порву, сука, детей урою-закопаю, на бабки налетел, старый, на какие ж ты бабки налетел, всю жизнь платить будешь, квартиру-хату продашь, дочку-дачку отдашь, в рабы пойдешь…» Гнусаво причитает, от такого голоса тошнило-выворачивало, запах изо рта – трава вянет, новый хозяин мира, кусок теста, коротенький, ничтожный, толсто вываливается из джипа, держится за голову, достает пистолет, стрелять-пугать, какая разница… Дверь «Москвичонка» заклинило, передок смяло «в гармошку», стекло лобовое-боковое разбито россыпью, грудь Ивана Захаровича приняла в себя руль, обняла, как умела, голова повисла за рулем, в глубоком поклоне чести. Бандюган за волосы злобно откидывает голову старика назад, наставляет пистолет, потом опускает руку и равнодушно произносит «Готов» и, баран бараном, глаза навыкате, смотрит на темную мокрую струйку крови, устало текущую по старческому подбородку, на красный шелковый квадратик, и на желтую звезду, тускло и жалко блестящую на смятом пиджаке Захарыча, звезду Героя полузабытого, почти мифического Советского Союза.