В романтических поэмах Лермонтова, созданных на материале кавказской действительности, широко разработан образ этого героя. Аджи, Хаджи-Абрек, Селим, Акбулат и др. имеют немало общих черт с Джамбулатом из поэмьг «Фатима» и прежде всего — крайний индивидуализм. Они не признают ничего, кроме своих прав. Все, что стоит на пути к достижению их желаний и прихотей, они сокрушают или же сами погибают. В этом Джамбулат — собрат и прямой наследник: пушкинских и лермонтовских героев. Однако между ними есть и принципиальная разница. Герои Лермонтова в основном представлены как психологические типы, — Джамбулат же в основе — тил социальный, он — носитель реакционной сущности жизни и мировоззрения тон феодальной среды, которая породила его. Он действует так, а не иначе не только в силу свойств своего характера, но и в силу своего сословного мировоззрения — он ведет «бой с холопами». Поэтому эмоционально насыщенная фразеология, к которой прибегает Джамбулат и которая так характерна для героев Лермонтова, здесь выступает и как средство разоблачения внутренней фальши характера героя. Контраст между возвышенными рассуждениями и бесчеловечными поступками героя есть одно из средств раскрытия характера Джамбулата. Этот контраст характерен и для героев Пушкина и Лермонтова. Еще Белинский говорил об этом в письме к В. П. Боткину от 1842 года: «только романтизм позволяет человеку прекрасно чувствовать, возвышенно рассуждать и дурно поступать». Надо отметить и то, что Коста Хетагуров сохраняет продолжает ту традицию изображения природы Кавказа, которую создали Пушкин и Лермонтов.

Он создал немало замечательных портретов горских детей в поэмах «Фатима» я «Плачущая скала», в рассказе «Сегодня я окончил свои вечерние занятия» и т. д. Но стихи в «Ирон фандыр» написаны по преимуществу не о детях, а для детей. Создавая первую книгу осетинской детской литературы, Коста обратился к знаменитому «Родному слову» К. Ушии- ского. Он выбрал оттуда «Два ворона» (отрывок) Пушкина, «Летний’ дождь» («Золото, золото падает с неба») А. Н. Майкова, «Петушок», «Пойманную птичку» («Ах, попалась, птичка, стой!») А. Порецкого и перевел их. Затем написал десять оригинальных стихотворений для детей и создал из них книгу для чтения на осетинском языке. Ряд из них содержит в себе заветы детям. Не бойся бедности жизни и тяжести труда, будь бодр, прилежен в учебе и труде, стремись к знаниям и пробьешь себе дорогу к достойной человека жизни — таков основной смысл заветов поэта. Второй ряд стихотворений содержит незаметные для детей, но явные намеки на несправедливость существующего порядка вещей. Знаменательно, что «Два ворона» не было пропущено цензурой. Коста последние два стиха второй строфы — В чистом поле под ракитой Богатырь лежит убитый — перевел так: На берегу Терека у села Опять повешен ингуш. Это было открытым указанием на чрезвычайные меры .против горцев, и цензура, конечно, не пропустила бы его. Коста создал второй вариант: На берегу Терека у села Опять повешен нартский муж. Но и этот вариант был отвергнут цензурой. И не только в этом стихотворении, но и в ряде других Коста приобщал детей к своим представлениям о действительности.

В это время молодая вдова, дочь Куденета, поднималась с водоносом к источнику, за нею плёлся трехлетний сын ее Гафис. Красный камень ударился о ногу Гафиса мальчик нагнулся и поднял злополучный камень. «Желтое лицо Куденета вытянулось, глаза широко раскрылись, губы шептали слова без смысла. Но он сказал упавшим глухим голосом: «Вот он, сын Фатимы, мой внук Гафис угоден великому духу Возьмите его». Куденату было тяжело принести в жертву единственного внука. Народ сжалился над ним и просил кинуть жребий снова, но Куденет неумолим, ибо «кто осмелится роптать на повеленье неба…» Фатима схватила сына и убежала, но ее догнали, отняли ребенка и Куденет сам опустил его в приготовленную могилу — углубленье в фундаменте разрушенной башни. «Наклонился старик над плачущим внуком, пока другие поднимали каменную плиту, и старческие слезы закапали на ребенка». Гафиса похоронили заживо. Фатима сошла с ума. Куденет остался сидеть на этом же месте всю ночь. Наутро начали. Нзфи Джусойтыстроить башню и выстроили за неделю, но «неожиданно совершилось чудо: как только построили башню, подножье скалы дало трешину и оттуда капля по капле, как слезинка за слезинкой, закапала чистая холодная вода». «Гордая и мрачная скала заплакала, — сказали амгаевцы…». Такова легенда в публикации Ерова под названием «Плачущая скала (из горских преданий)». Нам неизвестно, знал ли Коста эту легенду в другой версии или нет.

Своеобразное «рыцарское» отношение осетин к женщине вызвало у Штедера изумление. Правда, он справедливо замечает противоречие между уважением к женщине и ее судьбой в системе патриархальных адатов. С одной стороны, «считается отвратительным бить женщину. Тот считается в безопасности, кого взяла под свою защиту женщина. Когда они вмешиваются в кровавые схватки с криками и распущенными волосами, то все, пристыженные, вкладывают сабли в ножны и расходятся до более благоприятных обстоятельств. Среди частых убийств редко случается, чтобы погибла женщина», но, с другой стороны, ее «продают и держат, как рабыню. Убежденный в возможности приобщения народа к государственности и цивилизации справедливым отношением и искренней заботой о его экономическом благоустройстве, Штедер подвергает критике мероприятия осетинской духовной комиссии и, как мы уже отмечали, кавказской военной администрации. обрабатывать землю, неопытными в ручном труде и ремеслах», поэтому «живут гостеприимством своего народа или являются посредниками при обменах между русскими и своей нацией, и иногда даже просто отвратительными разбойниками. Чрезвычайно необходимо было бы устроить в соседних местностях школы с их простым содержанием и чередованием земледельческих навыков и ремесел». Штедер не замечает, что этими воспитанниками Моздокской школы были представители осетинской знати, но тем более показательна его убийственная характеристика политики духовных «завоевателей». Исключительно важны для понимания природы конфликтов осетинской действительности той поры, явившихся позднее объектом художественного исследования, показания Штедера о напряженной борьбе между осетинскими феодалами и крестьянством.

Шоша — это, конечно, имя знаменитого Сосе Бигати, песня о котором была любимой песней Коста Хетагурова, очень популярной в народе по сию пору. Такова и песня о «Чермене Тлатове, прославленном народном герое-кавдасар де, рабе, восставшем против феодалов Тагаурского общества. И Пфафф недоумевает: «..кавдасард Чермин, убивший нескольких своих братьев и родственников, не только не признан преступником, но попал в народные герои». И этот противоестественный в его глазах факт он объясняет тем, что «осетинское уголовное право смотрит на подобные убийства… кроткими глазами»50. Ошибочность трактовки Пфаффа очевидна, но для нас важны самые сведения, свидетельствующие о том, что народно-героические песни складывались предже всего о борцах против феодальных притеснений и зависимости. В этом плане примечательно и другое замечание Пфаффа: «В селении Коринта (в Южной Осетии — Н. Дж.), как рассказывают жители, 25 лет тому назад, случилось восстание крестьян, о котором сложилась замечательная народная песня». Трудно ныне установить, о каком восстании идет речь. Первое двадцатилетие XIX века в Южной Осетин прошло в непрерывных крестьянских восстаниях, в которые были вовлечены и жители села Коринта. Но ясно одно: в этой «замечательной песне» отразились события и настроения антифеодальной и антиколониальной борьбы крестьян. Пфафф засвидетельствовал также любовь осетин не только к эпосу и героическим песням, но и к «веселым» — бытовым, застольным и сатирическим песням. Он охотно расписывает свое участие в осетинских пиршествах.

И наши представления о нем пополнятся лишь в случае, если па ^месте ссылки будут найдены новые факты его творческого наследия и биографии. Дата рождения поэта точно не установлена. Известно одно, в 1855 году он двенадцатилетним мальчишкой был определен в Петербургский кадетский корпус. Исходя из этой даты, Ал боров устанавливает год рождения поэта: 1843. Но можно предположить и 1842 год, тем более, что в 1861 году Мамсуров был выпущен корнетом в Чугуевский уланский полк. Мало вероятно, чтобы в 17 лет он получил офицерскую должность и чин. Правда, пока не удалось обнаружить документы о его пребывании в кадетском корпусе и о службе поэта в уланском полку. Все сведения о поэте держатся на ^показаниях знавших его лиц. Одно известно точно: в 1865 году по настоянию своей матери, сестры генерала русской службы Муссы Кундухова, организатора переселения горцев Кавказа в Турцию, Мамсуров с партией осетин-мусульман уехал на чужбину. Поселился он в имении дяди Муссы Кундухова в селе Батманташ Сивасского вилайета и был управляющим имением своего дяди-паши. Молодой офицер, имевший высокопоставленных покровителей, прирожденный воин, он мог составить себе в Турции блестящую военную карьеру. Но Темырболат отказался от «службы в турецкой армии. До самой смерти оставался «частным лицом», отказался даже от семьи. На всю жизнь он остался верным своей единственной любви — далекой, прекрасной и недоступной родине, Осетии, о которой он непрестанно думал, пел, тосковал. Он «отдался игре на родной осетинской лире, с которой уже не расстается до конца «своей жизни». В 1899 г. он умер холостым в том же Батманташе, где и похоронен.

Цаликовой, потерял отца и был отрезан от всякой возможности разумного применения своих духовных сил. Настроения одиночества, тоски и уныния вызывала изолированность ноэта, невозможность борьбы против торжествовавшего общественного зла. Вот что пишет об этом сам Коста: «…мучительно хочется счастья, мучительно хочется жить…». А тебе вместо «этого» дают все терзания «круглого одиночества» в грязной яме, переполненной вонючими клопами, поневоле после такого угощения заорешь: «Эх, хоть бы треснуло сердце в груди!» Эту же мысль еще энергичнее выразил поэт в письме к Е. А. Цаликовой от 23 сентября 1899 года: «Когда способное к деятельности и мыслящее существо посредством возмутительнейшего насилия и произвола лишается господствующи-, ми каннибалами всякой возможности применения разумных сил и энергии, то это хуже всякой пытки, тюрьмы, каторги и, может быть, даже самой смерти на виселице…» Таким образом, тяжелое настроение Коста, нашедшее свое выражение в целом ряде стихотворений, объясняется фактами его общественной и личной судьбы, а не его общественно-политическим мировоззрением. Общность поэзии .Коста и Надсона (в лексике, фразеологии, образной структуре) нашупывается в пределах одной темы личной судьбы. Манера изображения природы в некоторых лирических стихах Коста также близка к стилю Надсона. В ряде стихотворений Надсона пейзажная зарисовка ста- ла почти обязательной, органической частью композиции. Лирические размышления и обобщения Надсона, как правило, сопровождаются развернутым описанием природы, беглой зарисовкой или же упоминанием о каких-либо емких общих деталях картины.

Солдатского горя, остается за переводным текстом. Однако и в такой форме стихотворение дает нам верное представление о том, насколько последовательно и твердо стоял Коста на позициях революционной демократии в изображении жизни народа. С изображением народа непосредственно связано и разоблачение врагов народа. Правда, в «Ирон фандыр» о врагах народа развернуто говорится лишь в стихотворениях, «Доносчик» («Прислужник»), «Всати» и «Пастух». Стихотворение «Доносчик» было сложено на лад народных песен. Непосредственным прототипом доносчика шпиона послужил полковник Хоранов. Шпионство и доносы Коста назвал «страшной болезнью» — бедой для народа. Сатирическая песня о преданных царской администрации холопах пришлась так по душе народу, что она вскоре распространилась по Осетии. Намекая на то, что шпионство, доносы поощряются администрацией, поэт говорит: «В наше время шпион (доносчик) становится господином (алдаром)». В сказке «Пастух» Коста создал гиперболический образ «народного паука» в сказочном обличье. В приемах гиперболической характеристики он близок к Некрасову. Князь Иван — колосс по брюху, Руки — род пуховика, Пьедесталом служит уху Ожиревшая щека. По устройству верхней губы Он-бульдог… Он известный объедало, Говорит умно, Словно в бочку из-под сада, Льет в себя вино. Подобное всеядное животное представляет собой и великан из сказки «Пастух»: К людям злобой дышит Одноглазый и слюнтяй! — Брюхо — как плетенный амбар, Нижняя губа — совок. Стадо не множилось с годами — Он приплод поедал! (подстрочник).

Джиоев, конечно, был очень далек от каких бы то ни* было левых поползновений. Но надо сказать к его чести, что он безусловно и искренне был заинтересован в выходе в свет «Ирон фандыр», будучи очень высокого мнения как о произведениях Коста, так и о нем самом, считая его человеком, «жизнь и деятельность которого составляют наше общее достояние». Отзыв Джиоева был благоприятен для «Ирон фандыр». Кроме стихотворения «Азар», Джиоев одобрил весь состав- книги, из которого предварительно были исключены (по всей вероятности Гаппо Баевым) такие политически острые произведения, как «Додой», «Солдат», «Катай» и др. Цензурой не были пропущены также «Походная песня» и «Два ворона», но все остальные стихотворения получили разрешение к изданию. 5 декабря Баев представил в цензурный комитет и поэму «На кладбище» («Уаелмаердты»), которая также получила одобрение цензора Джиоева 28 декабря. Все обстоятельства складывались в пользу незамедлительного издания книги, но враги поэта не дремали. По доносу неизвестного лица начальник Терской области генерал Каханов рапортом от 10 марта 1899 года в штаб Кавказского военного округа докладывал, что в книге Коста Хетагурова, «предназначенного к высылке из Кавказа», имеются, «по сообщению некоторых благонадежных осетин», стихотворения «крайне возмутительного и противоправительственного содержания», и ходатайствовал о приостановлении их печатания. 15 марта штаб Кавказского военного округа просил цензурный комитет выслать рукопись книги Каханову для ознакомления.

В поэме «Хетаг» этот афоризм повторяется и в другой вариации — «Бедняк только во сне ест пироги». Кажется, ясно. Жизнь горца настолько тяжела, что он обращается к любимой: «Спой! Пока твое сердце Не почернело от горя, От народного горя!..» (подстрочник). Горянка-мать поет над колыбелью сына: «Наша жизнь страшнее ада. Твой отец уж изнемог В черном горском труде… Спи сынок!…» (подстрочник). Невыносимо тяжела жизнь всех горцев, но Коста особенно выделяет судьбу горянки-матери и пастуха-юношй. Коста в поэме «Фатима» впервые раскрыл всю трагичность судьбы горянки. Особую остроту переживаниям Фатимы придает то, что она сознает: ее трагическая участь — не случайная беда, а закономерное следствие всего уклада жизни горцев. Такова же судьба другой горянки-матери, Азау (поэма «Плачущая скала»). Столь же трагична судьба «Вдовы в трауре» — матери пяти сирот, которая вынуждена варить своим детям камни. Удалось ей обмануть голод — дети заснули в ожидании похлебки из «бобов». Но что будет, когда утром дети проснутся? Этим потрясающим вопросом задается вместе с матерью и читатель. Автор заканчивает свое повествование описанием сцены причитаний несчастной матери над уснувшими детьми, но поэма завершается трагической фразой, брошенной автором в виде афористической концовки: Голод не знает отсрочки — Довольно обмануть его раз (подстрочник). Второй раз нельзя обмануть голод — вдова заживо оплакивает своих детей. Трагична и судьба молодой горянки из поэмы «Кто ты?». С любимым человеком ее разлучает имущественное неравенство.