Штедер рассказывает лишь один эпизод, очевидцем которого он оказался. Против баделят восстали дигорские крестьяне, их поддержали братья по судьбе из соседних обществ и они силой оружия принудили баделят феодалов согласиться с их претензиями. Штедер отмечает зажиточность феодалов и бедность крестьян, ненависть последних к первым, к их образу жизни, к их религии и политическому поведению. «Благодаря общей ненависти к баделятам и их защитникам кабардинцам», в крестьянской среде «возникло отвращение к магометанской религии. Их крещение поэтому чисто политическое, чтобы… обеспечить себе ближайшую помощь России». Любопытно, что первым пунктом в требованиях крестьян к баделятам также была «общая клятва верности России». Атмосфера ненависти к феодалам и решительность чпе- стьян больше всего поразили Штедера, пытавшегося примирить враждовавшие сословия в видах политики русской администрации: «Они требовали полного уничтожения баделя- юв, так как считали, что без умерщвления их нельзя была надеяться в будущем на спокойствие». Штедер почти ничего не говорит об эстетическом обиходе народа, кроме общего упоминания о том, что «в своих песнях о героях они воспевают коварные кражи, дерзкие грабежи, увоз скота и людей». Но это замечание говорит о том,, что в народе широко были распространены «песни о героях» Это подтверждается и более поздними путешественниками М. Энгельгардтом и Ф. Парротом, бывшими на Кавказе вслед за Клапротом. Они указывают, что стража из осетин- всадников, сопровождавшая их от Моздока до Владикавказа, «весело, как будто их ожидало пиршество резвилась в степи, гоняясь иногда с громким ликованием за спугнутой дичью, а иногда распевая суровые монотонные песни».

Словом, что бы ни намеревался делать Сомов, результат всегда оказывается противоположным цели. Таков же и Суйков. Характерно в этом отношении его поведение в конце третьего действия. Жена Суйкова, обиженная Трубадуровым, бежит жаловаться мужу. Тот порывается мстить за «поруганную честь» жены: «Подайте мне его! Где он?» Но нахальный Трубадуров знает характер Суйкова. Он преспокойно садится на табуретку и играет арию «Не плачь, дитя, не плачь напрасно». Следует ремарка автора: «Суйков при звуках кларнета останавливается у дверей Нафи Джусойты вдохновляется и начинает петь». Увидя эту картину, даже Евдокия Ивановна возмутилась: «И это муж? Это защитник супружеской чести?» Мы уже говорили, что и образ Дуни построен на этом, же противоречии между словом и делом, стремлением и достижением. В более широком плане это противоречие выступает в комедии как несоответствие претензий и реальных сил. 06 этом противоречии верно говорится в давней, но правильной формуле: ничтожество, претендующее на важное значение, смешно. В самом деле, смешны со своими претензиями: Дуня — на роль просветительницы народа, «бунтовщицы» против мещанской среды; Сомов — на роль главы семьи и хозяина; Мария Павловна — на аристократизм; Суйков — на звание одаренного певца; Мазилов, Перышкин и Трубадуров — на звание художника, писателя и музыканта; Евдокия Ивановна — на роль «благородной дамы» с ее руганью («нахал», «жулики записные», «татарская лопатка», «шут гололобый», «нестриженая грива», «комедиант», «Ах ты, маляр нечесаный!» и т. д.).

В эти годы поэт вел напряженную творгческую работу. Именно тогда были написаны им многие произведения, вошедшие позднее в сборник «Ирой фандыр», большой цикл лирических стихотворений и несколько поэм на русском языке; а также множество портретов и больших полотен. Жизнь поэта в эти годы , была полна мучительных раздумий над судьбами родины, над прошлым, настоящим и будущим родного народа. В стихотворении «Взгляни», написанном, по всей вероятности, вскоре после приезда на родину, поэт так описывает свои первые впечатления: Хлынули слезы из глаз, И радость в груди разлилась, — Увидел я снежные горы. Но более бедным, чем я, Вернувшись нашел я тебя, Народ, изнуренный заботой. Нет места тебе ни в горах, Ни в наших привольных полях: Не стой, не ходи, не работай! И дальше поэт формулирует те вопросы, которые отныне стали причиной его постоянной тревоги: И что мы такое сейчас? И чем мы со временем будем? Точнее: «Какова. наша будущность, что будет с потомками?» Этот вопрос, поставленный жизнью малочисленного к забитого народа и четко сформулированный Коста Хетагуро- вым, волновал позднее всех (без исключения) наиболее сознательных представителей осетинской интеллигёнции как: вопрос о будущности национальной культуры и народа в целом. И если попытаться определить основной идейный пафос творчества Коста, то, пожалуй, будет верно сказать, что таковым было его постоянное стремление понять и осмыслить прошлое народа, раскрыть народу глаза на его настоящее, а на основе прошлого и настоящего проникнуть в его будущность.

Событие это целиком в духе и характере политики царизма на Кавказе в дореформенный период и в то же время предваряет собой время «экономического освоения» (Ленин) Кавказа русским царизмом. Общеизвестно, что в духовной истории народа хронологические рамки всегда приблизительны и условны. Приблизительна и условна, конечно, и наша дата — 1865 год. Можно было бы назвать такой датой 1867 год — год официальной ликвидации феодальной зависимости в Осетии и завершения крестьянской реформы. Но, во-первых, хотя земельная реформа имеет громадное по своим последствиям .значение в дальнейшей социально-экономической истории осетин, предопределив сравнительно быстрое культурное развитие Осетии во второй половине XIX века, но непосредственного художественного «отклика» она не получила, «события» в художественном развитии народа не вызвала, подобно 1865 году. И, во-вторых, переселение 1865 года исторически и идеологически тесно связано с процессом освобождения крестьян от феодальной зависимости. Иначе говоря, наша дата согласуется с периодизацией социально-экономической истории народа и в то же время исходит из факта художественной истории, ибо предназначена быть вехой литературного процесса. 1902 год, которым мы решили заключить период становления осетинской литературы, — также,,конечно, приблизительная, но не случайная дата. Прежде всего, в этом году завершается общественно-политическая и литературная деятельность Коста Хетагурова, творчество которого явилось •высшим достижением осетинской литературы и культуры в пореформенный период.

Наиб — безупречный исполнитель законов Магомета,, адатов и преданий отцов. Но и Фатима не свободна от их. власти, не смеет решительно порвать с ними. В этом одна из- причин ее трагической судьбы. Величие Фатимы в том, что она осознала несправедливость и бесчеловечность адатов, поняла, что человечность и справедливость можно найти не в среде «лихих князей и узденей», а только в бедной хижине рядового горца-труженика. В этом сила мысли и души Фатимы. Но она еще верит в справедливость бога, авторитетом которого освещены бесчеловечные адаты. Бороться же против этических норм феодальной среды она не в силах, ибо совершенно одинока. Ясно сознавая свое положение, Фатима решает отступить от своей среды, «уйти в народ». В разговоре с отцом она раскрывает как свое отношение к адатам, так и тот выход, который выбирает: «Отец, зачем терять напрасно Слова и время? Знаю я, — Бороться нам не безопасно-. Что делать? Видишь, — я твоя Отдай меня кому желаешь, — Тебе простит и бог и свет, — Мне все равно… Здесь речи нет О счастье…» Для Фатимы ясно, что согласиться с предложением Наиба, значит обречь себя на несчастье,, однако она вынуждена соглашаться («Отдай меня кому желаешь»), ибо бороться она не может — никто ведь не разделяет пока ее правды, никто не согласится с ней пойти против законов Магомета и адатов, даже отец. Фатима знает, что «отдать ее кому желает» отец имеет право по законам Магомета. Но она считает это право бесправием, несправедливостью, преступлением. Она предлагает отцу идти на это преступление, так.

Такое соотношение, такая взаимосвязь совершенно очевидна между поэзией, мировоззрением, личностью Коста Хетагурова и национальным характером, языком, художественным творчеством, сердцем и разумом породившего его народа. Коста родился 15 октября 1859 года в семье Левана Елизбаровича Хетагурова, в селе Нар, расположенном в самом центре Кавказских гор, в верховьях Алагирского ущелья. Детство свое он провел здесь, свои первые впечатления о родном крае, о жизни и характере родного народа он вынес отсюда. Матери своей, Марин Гавриловны Губаевой, он не помнил. Она умерла вскоре после родов, и маленький мальчик был отдан на воспитание Чендзе Хетагуровой. Грустное воспоминание о сиротской доле, тоска по материнской ласке впоследствии заняли большое место в нежной и застенчивой лирике Коста. Не знал мальчик и отцовского внимания. Леван Елизба- рович почти всю свою жизнь провел на военной службе, редко бывал дома и заниматься воспитанием сына не мог. Свое первоначальное духовное «образование» Коста черпал в окружавшей его патриархальной среде простых горцев- тружеников. Несмотря на сиротскую долю Коста был бодрым, впечатлительным, подвижным ребенком. Особой материальной нужды он не испытывал. И не правы те биографы поэта, которые из желания вызвать сочувствие к «горькой судьбе» Коста-мальчика рисуют его детство в жалобно-слезливом тоне: «Мачеха попрекала мальчика каждым куском хлеба, била, ругала. На ранней заре гнала она его из дома пасти ягнят. И Коста рад был уйти из дома.

И это уже не малая заслуга перед литературой. Чем же объяснить, что древнее сказание об одиноком и обиженном исторической судьбой получило во второй половине XIX века не только новое высоко художественное истолкование, но и новую жизнь, широкую популярность Дзуццати дает верный, но общий ответ: «Идея кадага отвечала требованиям. трудового народа своего времени, этим объясняется изумительная популярность его. Если бы кадаг не отражал социально-общественной правды действительности, то народ не принял бы его так близко к сердцу, Народное содержание и народная форма обеспечили кадагу долгую жизнь». Как общую формулу эту мысль можно принять. Но в чем конкретно видел «трудовой народ» правду действительности в поэме? Ведь прямое соотнесение проблем осетинской действительности второй половины XIX века с проблематикой поэмы невозможно. Цомак Гадиев неоднократно возвращался к этому вопросу в своих набросках о творчестве Кубалова. «В какой социальной среде должна была родиться эта поэзия?» — спрашивал он и в поисках ответа обратился к противоречиям осетинской действительности пореформенного периода: «В среде, % где осело и растет земледельческое население, где разруша-% ется родовая организация, но где еще эту родовую организацию идеализируют. Она родилась при феодально-монархическом режиме, не дающем вздохнуть национальностям, и интеллигенция этих национальностей должна была уходить воображением в свое героическое прошлое». И еще: «Социальная база роматнизма Кубалова: а) горская земледельческая среда в период натиска торгового капитализма и перехода от еще не изжитых условий родового быта к буржуазному: б) национальный гнет: оковы царской России; в) политический гнет; убить язык, культуру, быт».

Оценка русских поэтов Коста Хетагуровым диаметрально противоположна точке зрения официальной прессы и декадентов. На празднике открытия памятника Лермонтову 16 августа 1889 г. было произнесено немало речей, рассчитанных на то, чтобы официальным почитанием памяти великого поэта затушевать боевую направленность его творчества против существующего строя, чтобы скрыть факт преследования поэта при жизни теми властями, которые, спустя сорок лет после убийства, называли себя его почитателями. На этом празднике царские генералы прикидывались друзьями горских народов, желая показать, что взаимоотношения между горцами Кавказа и царской военщиной изменились, что сбылись гуманистические устремления Пушкина, Грибоедова, Лермонтова — видеть на Кавказе не вражду и кровопролитие, а мир и дружественные отношения между горцами и русскими. По сообщению корреспондента «Северного Кавказа», генерал Сафонов указал «на ту видную роль, которую играл в истории Кавказа казак, воин и колонизатор. «Казак не спи во тьме ночной, чеченец ходит за рекой», — цитировал Сафонов, — а теперь вот мы — братья с тем врагом, с которым прежде дрались, целуемся, — и Сафонов поцеловался с чеченским генералом Арцу». Официальные круги стремились канонизировать облик поэта, сделать его безобидным и смиренным, признанием его величия записать себя в число его почитателей, снимая тем самым с царедворцев и светского общества историческую ответственность за убийство поэта. В этой обстановке, располагавшей генералов к поцелуям, стихи Коста звучали как политическая полемика.

Коста, видно, уже тогда считал, что для политического деятеля, посвящающего себя служению народу, как и для писателя, необходимо понять душу народа, преодолеть в ней все отсталое, освободить и возвеличить все истинно народное, человечное, прекрасное. Этой мысли он сам был вереи до конца и как политический деятель, и как художник. Важность этой сцены для идейной концепции пьесы подчеркнута и серьезностью тона, в котором написана она, единственно некомичная или наименее комичная во всей комедии. Так решается центральная проблема пьесы — интеллигенция и народ, имея в виду интеллигенцию, вышедшую и других классов, сословий и социальных групп. В широком плане это уже проблема разлада личности с породившей ее классовой средой и перехода ее на сторону народа. Но в такой перспективе проблема будет решаться в последующей работе Коста — в поэме «Фатима». Из других персонажей комедии к последующим произведениям Коста имеет отношение только Перышкин — этот «певец пернатый». Из отрывков его произведений видно, что он поборник псевдоромантического стиля в художественной практике и независимости поэта от среды, божественного происхождения таланта — в теории. Ясно, что этот образ носит полемический характер, поэтому нам дает ключ к уяснению некоторых сторон эстетической позиции Коста в те годы. Кроме того, полемику с «пернатыми певцами» поэт продолжает и в первом варианте поэмы «Фатима». Поэтому правильное понимание этого образа даст нам возможность, с одной стороны, глубже понять проблематику «Фатимы», с другой — яснее представить линию идейно-художественного развития поэта.

Своеобразие осетинского историко-культурного процесса сказалось в том, что лишь к середине XVIII столетня передовые представители народа начинают рассматривать историческую современность и ее перспективу как некое единство национальных интересов. Иначе говоря в самосознании народа возникает тот этап, когда люди, связанные общностью языка, происхождения и культуры начинают рассматривать себя как национальный коллектив, а свой край, как национальную родину. В сороковые годы XVIII в. первое осетинское посольство ведет переговоры с Российским императорским двором уже именно как представительство осетинского народа. Эго первый крупный факт реального проявления национального самосознания осетин. Правда, это только начало его становления. Однако раз возникший процесс постепенно к неминуемо втягивает в свою орбиту все новые и новые явления Становление национального самосознания порождает необходимость в осмыслении прошлого и настоящего, чтобы провидеть историческую перспективу. А осознание пародом своего единства, как исторически складывавшейся общности языка, культуры, исторических судеб неминуемо происходит в литературных формах: политических, философских, художественных и т. д. Становление национального самосознания осетин также должно было породить литературные явления еще задолго до Коста Хетагурова. Но, как мы видели из общего обзора историко-культурного развития народа, ни в XVIII веке, ни в первой половине XIX века не было еще объективных условии для создания литературной традиции на осетинском языке.