Произведением осетинской литературы, то именно потому, что она «написана на чужом языке», в традициях иной национальной литературы. Миссия создания первых произведений осетинской художественной литературы .пала наг долю не Ивана Ялгузидзе, а Темырболат Мамсуров как первый осетинский поэт стал1 известен в Осетии в 1922 году. Тогда в Осетинское филологическое общество поступила рукопись десяти стихотворений поэта, привезенная из Турции Бекир-Беем Сами Кунду- ховым, его двоюродным братом. Тогда стало известно также, что и стихотворение «Думы» («Сагъаестае»), опубликованное в первом выпуске «Осетинских этюдов» Миллера В. Ф. в 1881 году, принадлежит Мамсурову. Известное нам наследство Мамсурова исчерпывается пока этими одиннадцатью* стихотворениями. О Мамсурове писали многие осетинские критики и литературоведы (Цомак Гадиев, Александр Тибилов, Хадзыба тыр Ардасенов, Александр Бязыров и др.) но самым обстоятельным монографическим исследованием жизни и творчества Мамсурова до сих пор остается, книга Б. Алборова, изданная в 1926 году. Алборовым собран и прокомментирован весь биографический и историко-литературный материал, который возможно было отыскать в архивах страны и почерпнуть из уст знавших поэта лиц. Работе Алборова более полувека, но за эти годы нашим литературоведам не удалось не только пополнить фактический материал, введенный в научный обиход Алборовым, но и углубить его идейно-эстетический комментарий к произведениям поэта.

Это и послужило одной из основных причин, заставивших Коста Хетагурова обратиться к освещению недавнего исторического прошлого ^горцев. В цореформеный период горские народности Кавказа тяжело переживали трудности так называемого «переходного времени». Эти трудности особенно обострились к концу XIX века. Сущность этих трудностей с гениальной ясностью вскрыл В. И. Ленин. Мы уже цитировали слова о том, что «русский капитализм втягивал Кавказ в мировое товарное обращение, нивелировал его местные особенности — остаток старинной патриархальной замкнутости, — создавал себе рынок для своих фабрик». Нивелирование местных особенностей, разрушение «старинной патриархальной замкнутости» особенно тяжело переживали горцы, так как для них патриархальный уклад быта, мировоззрения, обычаев и т. д. далеко еще не был явлением, ушедшим в прошлое. Если осмыслить все содержание замечания Владимира Ильича о том, что Кавказ «в начале пореформенного периода» был заселен «горцами, стсявшимд в стороне от мирового хозяйства и даже в стороне от истории, то станет очевидным, как тяжко было патриархальному крестьянству горских племен, стоявших до сих пор «в стороне от истории», вдруг .войти в водоворот капиталистического развития. В таких условиях етсественно, что горцы-крестьяне этого «переходного времени» цеплялись за привычные, давно освоенные нормы быта, мировоззрения и т. д. Новое, разрушавшее весь уклад веками освященных норм патриархальности, было непонятно, воспринималось, конечно, недоверчиво, а иной раз и враждебно, ибо было неясно, что хорошего таит.

Автор высказал много верных соображений. Не подлежит сомнению и правильность его окончательного вывода о том, что «при столкновении двух цивилизаций побеждает более развитая в социально-экономическом отношении. В данном случае победит, конечно, европейская, с ее более высокими экономическими формами промышленности и торговли». И все-таки Коста не был согласен со многими положениями и частными выводами Ардасенова. В первом из «Владикавказских писем» Коста открыто полемизирует с ним по двум основным положениям. Во-первых, он не согласен, что» равнодушие к текущим событиям, к новым отношениям (экономическим, социально-политическим и правовым) не есть «признак культурной слабости». Дело в том, что Коста, как это видно из очерка «Особа» и ряда других произведений, недавнее прошлое горцев рассматривал как явление «невозвратное», «отсталое, не соответствующее современным требованиям жизни». Поэтому всякая идеализация прошлого для него была совершенно чуждой, противоречившей его концепции исторического развития и будущности горцев. Ардасенов тоже ясно сознавал, что к прошлому возврата! нет, что в прошлом горец «ничего не видит, кроме резни, вечных войн и драки». Однако у него в другой связи встречаются и такие формулировки, судя по которым горец невольно должен был предпочесть прошлое настоящему. Именно такие фразы цитирует Коста из статьи Ардасенова: «Будучи еще в своей обычной среде, со своими скромными потребностями, далекий от искушений, влияний, подражаний, он был бесконечно счастливее современного осетина, симпатичнее, добрее, благороднее».

И еще: «Настал мир, спокойствие, и идеал прежнего героя уступил место мирному семьянину и трудолюбивому пахарю», «на молодечество теперь смотрят как на праздность и полнейшее безделке…». Если к этим положениям Канукова добавить несколько уточняющих соображений, то он рисует верную картину смены идеалов в горской среде. Дело в том, что писатель говорит прежде всего об идеалах привилегированной части горцев. Они конечно, были Нафи Джусойты господствующими идеалами и имели широкое распространение в горской среде. Правда, удаль и молодечество в среде знати проявлялись.в форме разбоя, вооруженного насилия, т. е. в форме, естественной для праздного бытия привилегированной прослойки. В крестьянской же среде удаль и молодечество были прежде всего средством социальной мести или самообороны. Стало быть, здесь совпадение идеалов носит периферийный характер, па существу же они глубоко различны. И еще: устойчиво-традиционными в нравственных представлениях горцев были идеалы «мирного семьянина и трудолюбивого пахаря», а не удаль и молодечество. Самый образ трудовой патриархальной жизни задолго до «цивилизации»- утверждала в сознании горцев именно эти идеалы, ибо мир и труд всегда были естественными условиями их бытця. Трудовой массе горцев не приходилось менять свои идеалы. Наоборот, хищный, жестокий и противоречивый мир цивилизации позднее подвергнется резкой критике именно с позиций, этих идеалов. К этому придет и сам Кануков, когда в 80-е и 90-е годы с головой уйдет в критику неприглядной буржуазной цивилизации в России.

Вы прекрасно знаете (насколько я Вас понимаю), как подавляюще действуют общественные предрассудки на людей, которые в силу жестокой необходимости принуждены, если не всецело, то до известной степени подчиняться им. Лица, которые стоят между мной и Вами, заражены этими предрассудками до мозга костей. Они (как говорит Шиллер) «исказили свою здоровую природу безвкусными условиями» и потому делают всякое свободное движение неиспорченной души положительно невозможным. Не бесчеловечно ли это? Всепрощение в любви покидало поэта лишь в одном случае — когда любимая не порывала с мещанским благополучием и развращающей властью «общественных предрассудков». Тогда находил он горькие и резкие слова: Боясь суда безжалостного света, Толпы глупцов и их пустой молвы. Бессильны вы пред тяжким испытаньем,. Ничтожны вы для радостей певца! Пойти на компромисс, поступиться своими идеалами даже ради любимого человека, Коста считал невозможным. Он смело шел в таких случаях на разрыв, но никогда.— на компромисс: Мечту заветную бессмысленной химерой Я под давлением рассудка твоего Готов теперь назвать… Но все же полумерой Не купишь ты меня, — иль все, иль ничего! В лирике Коста большое_место занимает образ матери. ТСоста вырос сиротой. О матери у него не сохрашлось никаких^ воспомин ании>и Я он не мог создать такого образа, как Некрасов в поэме «Мать» в стихотворении «Рыцарь на час» и т. д. У него преобладают грустны воспоминания о своем сиротском детстве: Но ты пойми, я в пору малолетства.

Лермонтову Коста посвятил два стихотворения. 16 августа 1889 года в Пятигорске состоялось официальное открытие памятника М. Ю. Лермонтову (работы Опекушина). Празднества по этому случаю происходили под руководством официальных властей. Председателем Комитета по устройству памятника и его открытию был начальник Терской области. В числе депутаций от различных учебных заведений и войсковых частей была и депутация «от осетинского юношества (художник Хетагуров). Как сообщает корреспондент, на собрании после открытия памятника «художник Хетагуров, напомнив собранию лермонтовского пророка, между прочим, высказал, что пусть этот праздник послужит стимулом для нашего возрождения к лучшему, честному, доброму, пусть поэзия Лермонтова жгет наши сердца и учит нас правде». О содержании речи, поэта нам больше ничего неизвестно. Не было опубликовано и стихотворение, написанное к этому дню. Только в бумагах поэта сохранился один экземпляр программы юбилея, на обратной стороне которой имеется карандашный набросок рукой Коста: «Великий торжествующий гений! Подрастающее поколение моей родины приветствует тебя как друга и учителя, как путеводную звезду в новом своем движении к храму искусства, наук и просвещения». Вероятно, этими словами начиналась речь поэта. Лермонтова Коста любил всю жизнь. Когда ему разрешили вернуться из херсонской ссылки на Северный Кавказ, он утешал себя мыслю: «Я пойду к памятнику Лермонтова и продекламирую то стихотворение, которое я написал на его открытие.

Между тем, если бы исследователи и комментаторы, вместо того, чтобы заниматься сочинительством, внимательно отнеслись к чтению текстов поэта, то обнаружили бы «истинно народную трактовку» фольклорных сюжетов, только не в примитивной социологической интерпретации, навязанной поэту исследователями, а в самом методе переосмысления и обогащения содержания памятников и преображения их художественной формы. В чем основные особенности поэтической интерпретации памятников фольклора Коста Хетагуровым? На анализе басни «Упрек» мы увидели, что Коста берет и оставляет неизменным сюжетную ситуацию. Это — первое. Коста сообразно со своим замыслом из еле намеченных или просто упомянутых безликих персонажей создает полнокровные художественные образы-характеры. Так создана колоритная басенная фигура Медведя со своими чертами характера, яркой речевой характеристикой, образом мышления и живыми интонациями. Это — второе и самое главное в манере интерпретации поэтом памятников народной словесности. В целом метод интерпретации поэтом памятников фольклора можно свести к реалистической психологической, портретной, речевой и образной характеристике их. Эту основную особенность метода трактовки Хетагуровым фольклорных памятников можно видеть решительно во всех его произведениях, созданных на основе фольклорного художественного материала. Эти особенности легко обнаруживаются и в структуре поэмы «Всати», если анализировать текст внимательно и объективно, не навязывая свои предвзятые социологические соображения поэту и его произведению.

Из нашего обзора истории духовной биографии осетин отчетливо явствует, что сама «осетинская тенденция», «цель возвеличения осетин» могла возникнуть именно во второй половине XVIII века, в начальный период формирования их национального самосознания. К этому времени относятся и такие характерные особенности мышления осетинских деятелей, как стремление к пропаганде идеи «превосходства христианства», внедрение в национальное самосознание русской ориентации, как единственной перспективы для национального возрождения осетин к историческому творчеству, и наконец, самое обращение их к усвоению грузинского куль- турно-литературного наследия. Таким образом, в поэме «Алгузиани» нашли яркое отражение духовные искания передовых осетин во второй половине XVIII столетия, характерные особенности национального самосознания осетин именно в эту эпоху. Своим идейным пафосом поэма правомерно входит в предысторию осетинской литературы, хотя как собственно историко-литера- турное явление она принадлежит грузинской литературной традиции. Чтобы яснее представить себе специфическое преломление «осетинской тенденции», «цели возвеличения осетин» в поэме, достаточно вдуматься в ее сюжетную концепцию. Царевич Алгузон решил взять в жены красавицу Эстерь, дочь чеченского царя Отец Алгузона против этого брака, так как Эстерь — дочь неверного. Алгузон похитил Эстерь, истребил погоню и занял страну черкесов и их престол. Чеченский царь Каиран вступил в военный союз с калг мыками-нонами и вышел разгромить Алгузона, вернуть свою дочь.

Мы уже говорили об этом, но надо отметить еще один момент. Канукова особенно огорчал тот факт, чго не Нашлось тогда ни одного порядочного горца, который бы постарался разубедить и представить предпринимаемое дело в настоящем его виде. Дело, конечно, не в том, что не было «порядочных горцев. Представить предпринимаемое дело в настоящем его виде» значило выработать новую систему взглядов, новые идеалы, а для этого не приспело еще время. Пройдет каких-то десять-пятнадцать лет, и сам Кануков, перенесший все тяготы переселения девятилетним мальчишкой, станет выразителем этих новых взглядов и идеалов. Его же предшественник, Мамсуров, при всей его порядочности и талантливости не мог этого сделать. Люди, как и их идеалы и воззрения, неразрывно связаны со своим временем и его потребностями. Только людям исключительной силы предвидения удается опережать своё время, и то в редких случаях. О специфической характерности статей-очерков Канукова верно сказано в предисловии К. Гутиева к сочинениям писателя. «Своеобразие И. Д. Канукова как писателя сказалось, прежде всего, в том, что он уловил чутьем художника и запечатлел в своих произведениях явления, едва намечавшиеся в жизни народа. Близость к жизни — вот харак тернейшая особенность его писательского таланта. Вполне закономерным и естественным явилось поэтому обращение И. Д. Канукова к жанру очерка еще в начале творческого пути». В этой формуле все верно, за исключением одного: Гутиев рассматривает Канукова, прежде всего, как художника, между тем в очерках писателя на первом плане мыслитель и лишь на втором — художник, порой вовсе не проявляющий себя.

А в 1897 году выпустил в свет отдельной книжкой. Первая книга осетинской художественной литературы вышла из типографии Шувалова во Владикавказе. Гаппо Баев всю жизнь гордился этим и, пожалуй, по праву. Публикацию прозаического перевода поэмы Баев предварил таким пространным словом о знаменитом сказителе слепом Бибо Зугутове: «Под скромным заглавием «ЛЕвхаерд- ты Хаесанае»»—была вручена нам рукопись старинного сказания, написанная на осетинском языке Ал.Кубаловым из Батакоюрта. В этом селении жил известный всей Осетии певец народных сказаний—слепой Бибо Зугутов, скончавшийся несколько лет тому назад в очень преклонном возрасте, после долголетней скитальческой жизни. Песни его передаются из уст в уста и поныне, некоторые из них были даже записаны его слушателями. К числу таких произведений принадлежит и предлагаемое здесь сказание — «Л2вхагрдты X ее санае». И далее: «Предлагаемое сказание — точная картина великого мастера в жизни осетин, с их религиозного мировоззрения, с их обычаев и предрассудков». И еще: «Прежде чем приступить к самому сказанию, слепой Бибо обыкновенно старался в коротких словах дать понять своим слушателям о том печальном положении, в котором находится странствующий слепой певец, богатство которого— неиссякаемый запас его песен… Передав часть сказания, народные певцы затем делают небольшую паузу, чтобы слушателям легче было запомнить содержание сказания, вот почему нам пришлось разбить эту поэму народную на главы и по временам вставлять следующий призыв певца: Слушайте, старики, слушайте, юноши, Подпевайте песне, дедовскому сказанию, Дружнее подпевайте своими грудными голосами» Из этого свидетельства Гаппо Баева совершенно очевидно, что «Лхагрдты Хаесанае» — «поэма народная», картина, созданная «великим мастером» Бибо Зугутовым, а не гимназистом Кубаловым, что она записана, а не написана Кубало вым.