Вполне вероятно, что этот Бекби и стал геооем песни, упомянутым Клапротом. Ведь то, что в глазах Штедера выглядело разбоем и пороком, в глазах народа, чью справедливую борьбу против феодальной зависимости он поддержал с оружием в руках, было героическим протестом. И немудрено, что он стал песенным героем. Характерно, что и другой герой народной песни — Чермен, вероятно современник Бекби, тоже назван даже более поздним исследователем, Пфаффом — убийцей и разбойником. Естественно, что почти за сто лет до Пфаффа Штедер назвал такого же героя разбойником и убийцей. Оба они, как и. многие другие, своеобразную Форму социальной мести называют разбоем, грабежом, убийством из жестокости. Наконец, перечень имен народно-песенных героев свидетельствует о том, что для поэтического творчества осетин в первый период их новой истории наиболее характерным был, именно жанр героической песни, отражавшей их упорную борьбу против феодальной зависимости, их антифеодальные настроения и протест. Однако этим песням, как и их героям, почти полная изолированность отдельных обществ друг от друга не позволила стать общенациональными песнями и героями, поэтому редкие из них сохранились в памяти народа. Процесс последующей консолидации осетин в единую нацию отсеял многое из эстетического обихода отдельных обществ. Мелодии порою сохранялись, приставали к именам героев более поздних времен, а подвиги прежних «местных» героев забывались.

Наконец, Старик рассказывает о самом Сеньке Людоедове. Он, выгнанный из «заморской артиллерии» за «лютость непомерную», «подался в писаря». Но и на этой службе ему не везло: Всюду изгоняемый За буйство, начал Сенечка тужить и. тосковать Но тут взошла звезда Людоедова. Умер «старшой страны неведомой», и Сенечку, которого «для забавы княжеской» «держали на цепи», назначили на его место — дали власть цепному псу. А в «стране неведомой», т. е. на Кавказе, происходило что-то невообразимое и непонятное заморской стороне. Старик-повествователь указывает на две основные причины. Коста эти причины позднее вновь изложил в своей статье «Неурядицы Северного Кавказа». Первая причина: у мужиков отняли землю и роздали ее военнослужащим «богатыря» (царя), и отсюда главные беспорядки в стране, ведь: Что за жизнь народная Когда в земле нужда! Вторая причина: грабеж, учиненный администрацией, и вражда, посеянная в народе той же администрацией. Военачальники «страны неведомой» Вместо просвещения Наукой и искусствами, Начали одичание Нагайкой изводить. И вместо бережеиия Народного довольствия, Начали грабить каждого И днем и по ночам. И, вместо миролюбия И чущства благодарности, В сердцах народных сеяли Проклятье и вражду. Отняли землю по милости «богатыря», грабят, восстанавливают народ против «заморской стороны», а вину за беспорядки сваливают на тот же народ «Никак не можем справиться С преступным дикарем». Из-за моря шлют одного «старшого» на место другого, «попавшего под суд», и он мудрит по своему, Пока не проворуется…

Красиво, тепло и только. Вы говорите: «Гражданская скорбь»… Какая там скорбь гражданская! Обычные плещеевские мотивы с собственными вариациями. Нытье, не спорю, искреннее, но оно вас не поднимает. Хныканьем не заставить плакать других. Если хочешь, чтобы тебя слушали, надо рыдать и смеяться, как Байрон, Гейне, Гоголь, Некрасов». В этих словах сформулировано глубокое различие между скорбью великих народных поэтов и «хныканьем» поэтов так называемого безвременья. Коста умел, подобно Некрасову, «рыдать и смеяться», будить самосознание народа, раскрывать перед ним сущность его социального бытия. Песня-рыдание возводила горе*, народа в тревожный общественный вопрос, требовавший всенародного решения. В стихотворении «Надежда» Коста рисует образ порца, поэта-труженика. Полемизируя с горской аристократией, Коста противопоставляет юноше-аристократу (хъалтэе»), щеголяющему джигитовкой на коне и оружием, юношу-труженика, у которого «стоят наготове плуг и волы». Затем поэт незаметно этот конкретный образ переводит в поэтическое иносказание. Горец-пахарь приравнивается к поэту-труженику, труд поэта — к труду пахаря: Моя доля земли; Думы нашей страны — Моя осенняя жатва. Полон зерном мой амбар, Земля моя изобильна. У меня арба-самокатка, Дорога моя широка… Бедность меня не постигнет, Не бойся, мой старый отец (подстрочник). В этих словах высказаны основные общие положения эстетики Коста. Они непосредственно перекликаются с эстетикой Некрасова. Так же, как Некрасов свою «кнутом иссеченную музу» считал «родной сестрой» «крестьянки молодой».

Преступники могли протестовать 200 путем воровства против существующего общественного строя» только как отдельные лица; вся мощь общества наваливалась на каждого в отдельности и подавляла его чрезмерным превосходством своих сил. К тому же кража была самой некультурной, самой бессознательной формой протеста и уже по одному этому не могла стать всеобщим выражением общественного мнения рабочих, хотя бы они в душе одобряли ее». Мы не думаем отождествлять положение рабочих, о которых говорится в работе Энгельса, с положением крестьянских масс горских племен в пореформенный период, но приведенная характеристика первичных форм проявления возмущения угнетенных дает нам ключ к правильному пониманию и оценке воровства и индивидуального террора, к которым прибегали отдельные представители крайне нуждавшегося горского крестьянства. Коста Хетагуров, верно вскрывая совокупность социальных причин воровства и разбоя, ясно понимая, что эти явления в известной степени суть формы бессознательного возмущения обездоленных масс, все же решительно осуждал воровство, разбои, абречество, со всеми породившими их условиями общественной жизни. Об этом свидетельствуют не- только его публицистические статьи, но и такие поэмы, как «Фатима» и «Перед судом». Защитники же национальной политики царизма, открыто проповедовавшие ненависть к «инородцам», в особенности к горцам Кавказа, преднамеренно объясняли эти явления психическим складом горцев. Так, например, журналист М. Слобожанин, холопствовавший перед администрацией Кавказа, из причин, порождавших воровство, разбои и абречество.

Этот причудливый стилистический сплав не так трудно проанализировать на языке оригинала, но показать его на другом языке невозможно, д Свою книгу Коста разбил на три тематических раздела. В первый вошли произведения о народе, размышления о его судьбе и произведения, обличающие «врагов народных», иа- конец интимно-лирические стихи. Во второй раздел — басни, и в третий — стихотворения для детей. Самым обширным разделом является первый, занимающий больше половины книги. В свою очередь, он разбивается на несколько тематических подразделов. Открывается «Ирон фандыр» стихами о «смысле и цели поэзии».. В стихотворениях «Завещание», «Если бы пел я, как нарт вдохновенный» и «Надежда» Коста намечает свою эстетическую программу. Характерно, что первое стихотворение в книге — эстетическая декларация — озаглавлено «Ныстун» — (обращение, завещание) и адресовано не только читателям, но и осетинским писателям — «другим певцам». Прости, если только рыданья Услышишь ты в песне моей: Чье сердце не знает страданья. Тот пусть и поет веселей. Но если б народу родному Мне долг оплатить удалось, Тогда бы запел по другому Запел бы без боли, без слез. Перевод неточен, мысль поэта несколько обеднена. Во второй строфе оригинала речь идет не только о родном народе. Коста считал себя должником перед всеми народами. Поэт определяет свою песню как рыданье, вызванное народным горем и невозможностью оплатить свой долг перед народом. И здесь уместно привести слова Н. Г. Чернышевского в записи одного из его современников: «Вот вы упомянули, когда мы шли сюда, хваленого Надсона, с которым все, особенно дамы, почему-то носятся.

По окончании университетского курса обучения (1899 г.) Кубалов вернулся в Осетию, поселился в г. Владикавказе и стал работать по своей специальности, помощником присяжного поверенного, а позднее — присяжным поверенным. После Октябрьской революции Кубалов — все на той же работе, долгое время состоял членом коллегии правозаступ- ников Северо-Осетинской АССР. В 1937 году был арестован ио ложному обвинению и погиб в 1944 году. Помимо службы Кубалов принимал также участие з различных национально-культурных учреждениях (издательское общество «Ир», общество по распространению образования и технических сведений среди горцев Терской области), в самодеятельных культурных начинаниях и т. д. Однако надо отметить, что он всегда стоял в стороне от основных проблем общественной жизни. Эта черта одинаково присуща как общественной, так и поэтической позиции Кубалова. Взгляд Кубалова-поэта всю жизнь был обращен назад, опрокинут в прошлое. Поток жизни уносил его, раз навсегда обернувшегося назад и зачарованного прошлым. Однако мало указать на направление взгляда поэта. Важно выяснить: что же он увидел в прошлом, какие вынес впечатления из прошлого, что в нем привлекло его раз и навсегда. Первым и вершинным (это признается всеми) произведением Кубалова явилась поэма «фхаердты Хаесанае». По собственному свидетельству Кубалова поэма была написана в 1894 году, во всяком случае в том году он представил рукопись Гаппо Баеву, который в 1895 году во Владикавказской газете опубликовал прозаический перевод поэмы на русском языке.

Поэтому нам представляется ошибочным предположение Дз. Гугкаева о том, что «В 1822 году он «по слабости здоровья» оставил работу в семинарии, всецело отдался литературной деятельности и в последующий период своей жизни перевел на осетинский язык еще несколько книг, написал ряд стихотворений на грузинском языке и создал свою известную поэму «Алгузиани» (курсив наш — Н. Дж.). Ялгузидзе, безусловно, смог бы создать еще ряд произведений, как оригинальных, так и переводных, но 5 аагуста 1830 года во время холерной эпидемии в городе Тифлисе внезапно оборвалась его жизнь. Прошедшие 30 лет жизни Ялгузидзе заполнены служением делу бескровного присоединения родного народа к России, работой в учебных заведениях и подвижническим тру дом над созданием письма и книги на родном языке. . Идеалы поэмы «Алгузиани» от него уже далеки. Его «национальное воодушевление» сосредоточилось преимущественно на просвещении, так как к началу 20-х годов XIX века процесс присоединения фактически уже был завершен. Во всяком случае иного пути уже не было для осетин й это было совершенно ясно Ялгузидзе. Тот единственный путь патриотического служения родному народу, который И. Ялгузидзе сознательно выбрал в последнее десятилетие своей жизни, был путь просвещения^ создания книги и приобщения народа грамоте, к литературе. Лучшим доказательством этого служит его предисловие к Бедному им евангелию. Это единственный оригинал ныйдекст на осетанском языке дошедший до нас от Й.Ялгу. народу, и его исповедь перед ним.

Мудрит и он по-своему, Пока не проворуется И так до бесконечности, Как сказка про бычка. Этой особенностью публицистики Коста объясняется то, что после «Особа». поэт не дает уже широкой объективной картины народной жизни, а берет какую-либо одну ее сторону и анализирует ее в связи с деятельностью царской администрации, а общая картина жизни вырисовывается лишь из всей совокупности статей Коста, которых насчитывается более шестидесяти. Этой особенностью публицистики Коста. объясняется и то, что все основные статьи его как бы посвящены выявлению одного ряда противоречий. Это противоречия между администрацией и горцами, шире между правительством и народом, существующим строем и насущными интересами народа. этом социально-историческом конфликте между народом и правительством поэт был, конечно, на стороне народа. Но поэт не декламирует свое отношение. Он анализирует объективное положение вещей и неопровержимо доказывает, что в этом конфликте правда на стороне народа, в данном конкретном случае на стороне горской бедноты Кавказа; что эта правда вытекает не из его субъективных симпатий и антипатий, а из объективного содержания фактов и, следовательно, авторские симпатии и антипатии обусловлены обьективной действительностью. Это положение прямо вводит нас в природу стиля публицистических статей Коста, для которых характерен крайне сдержанный тон изложения фактов. Коста, поэт необычайной эмоциональной силы, в публицистике почти никогда не прибегает к эмоциональному воздействию, он всегда последовательно держится достоверных фактов, анализирует их смысл и дает им точную оценку.

На гимназической скамье он задумывается над жизнью своего многострадального народа. Он трезво вглядывается в его повседневное житье, реалистически судит о его жизни, объясняет его воинственное прошлое, пытается помочь ему разобраться в сложившейся исторической ситуации и тем облегчить его страдания, ибо капиталистические отношения разрушали все привычное, устоявшееся, традиционное, не оставляя неподготовленному горцу времени для выработки верного взгляда на сложную и противоречивую действительность. Однако слово писателя, глубоко заинтересованного » судьбах родного народа, было услышано, быть может, отдельными интеллигентными осетинами, числом не более одного десятка, и вскоре было забыто. Дело в том, что в 70-е годы XIX века из осетин читать в русской периодике серьезные выступления публициста мог лишь ограниченный круг людей, воспитанников русских средних и высших учебных заведений. С другой стороны, .Кануков в кавказской периодике выступал всего лишь 2 года офицера, от журналистики, а вслед за этим судьба занесла его в Восточную Сибирь и на Дальний Восток. Там он •совершенно оторвался от родного края, интересы которого невольно ушли из поля его зрения. Он горячо любил родной народ, отлично владел родным языком, но страстное желание непосредственно вмешаться в его судьбу побуждало его выступать в русской прессе, ибо осетинской еще не было и в помине. Не было еще даже книги светского содержания на родном ему языке, а ждать и писать по-осетински в расчете на будущие поколения было чуждо его нетерпеливой натуре бойца, острого политического мыслителя и публициста.

Кое кто — это, конечно царская администрация. Отсюда ясна тактическая концепция поэта: надо внутренние противоречия до времени оставить в стороне, все силы народа направить на борьбу против царизма. Однако Коста от этой тактики отказался вскоре после возвращения на родину. Как только основательно познакомился с положением дел на месте, так резко напал именно на тех кулаков-мироедов и аристократов, обличение которых считал несвоевременным еще несколько месяцев тому назад в полемике с Цаголовым. Кстати, теперь поэт, освещая земельный вопрос, неоднократно ссылался именно на Цаголова в знак своей солидарности с ним. В статье «Внутренние враги», анализируя несостоятельность претензий осетинских дворян на земли населения поселка Дурдур, Коста показал, что все эти «алдары», «тауби» и «бадилаты» — то же самое, что и помещики, тавади, беки, ханы и подобные им социальные верхи у других народов. Исторической аналогией поэт доказывает «необузданность в отношении народа» всякого рода аристократов, затем заключает, что алдаров и подобных им «дворян» «не только нельзя считать своими единоплеменниками, но прямо самыми злейшими врагами экономического и нравственного благополучия одноплеменного населения». Защищая экономические интересы народа, Коста все чаще и резче выступал за наделение землей «иногородних» в казачьих станицах, «временно-проживающих» в осетинских селах (см. «Насущные вопросы») и крестьян-переселенцев, пришедших на Северный Кавказ из центральной России (см. «На чужбине»).