Это обращение является более поздней вставкой в основной текст и поэтому наводит на мысль, что оно было написано тогда, когда автор для себя уже решил мучившие Владимира вопросы. Вот что противопоставляет автор решению героя: Борис! Борис! К чему поспешность роковая? Ужель забыл ты, что «Борись!» — Всегда и всюду наш девиз. Кто с ним, тот горе презирает, Вперед по жизненным путям Он гордо, смело с ним шагает, И если только умирает, То без проклятья прошлым дням! , А ты? Ты, руки умывая, И жизнь и смерть так презирая, Пред светом можешь лн сказать, Что ты познал и жизнь и свет; Что ты не взглянешь уж назад, И что святого в мире нет? Наметилась принципиальная разница в позициях автора и героя. Есть в мире нечто такое (святое), во имя чего стоит бороться и умереть бойцом, — убеждает автор. Я проклинаю себя и весь «род людской», лучше умереть, чем жить в этом мире лжи и рабского пресмыкательства, — решает герой. Автор и герой в неприятии существующей действительности сходятся, в оценке людей и жизни во многом расходятся, а в определении перспективы — на совсем разных позициях. Возможно, что здесь мы имеем дело с внутренним спором автора с собственными заблуждениями, уже изжитыми ко времени написания поэмы. В этом убеждает не только прямая полемика автора с героем в приведенной вставке, но и двойная мотивировка отказа Владимира (Бориса) от решения покончить с собой. В первом варианте Владимир отказывается от мысли о самоубийстве под влиянием «дальнего колокольного звона», звуки которого в нем родили «мысли дивные» о возвращении вновь к вере в бога: Он долго, долго так молился, Дни прошлой жизни проклинал.

Коста считает себя поэтом-пахарем. Сердце народа — это его «изобильная земля», «думы страны» — его «осенняя жатва». Поэта-пахаря, жнеца народных дум, не потсигнет бедность, ибо весь мир «скорбью наполнен земною. Да и образ поэта-пахаря, поэта-сеятеля прямо перекликается с аналогичными образами у Пушкина («свободы сеятель…») и у Некрасова («Сеятелям»). Такова в принципе эстетическая позиция Коста в «Ирон фандыр». Она явно полемична, если сравнить ее с позицией некоторых его современников. Он противопоставлял им свое революционно-демократическое понимание «смысла и цели жизни и поэзии». Политическая лирика Коста проникнута теми же идеями,, что и его публицистика, т. е. в центре внимания поэта вопросы экономческого и общественно-политического положения народа. Один из основных мотивов политической лирики Коста в «Ирон фандыр» точно сформулирован в поэме «Кому живется весело» — «что за жизнь народная, когда в земле нужда!». Вопрос крайнего безземелья горцев-крестьян, многократно поднимавшийся поэтом в публицистике, ставится и в ряде стихотверений «Ирон фандыр». В стихотворении «Спой!», в котором повествование ведется от имени горца-крестьянина* говорится: Всех людей земля кормит… Спой! Когда будешь оплакивать меня… О горе, — скажешь,— Отняли у нас землю! (подстрочник) В стихотворении «Додой» также говорится об отнятых землях — «горы отняли» (в другом варианте «нивы отняли»), 268 но резче всего земельный вопрос ставится в стихотворении «Взгляни»: Народ, изнуренный заботой, Нет места тебе ни в горах, Ни в наших привольных полях: Где бы сесть, где ходить, где работать!

Перекинув через плечо маленькую сумку, где лежал кусок черствого чурека это была вся еда на длинный летний день — уходил Коста в горы на кладбище, где была могила его матери. Здесь он пас ягнят, и нередко скудный обед его был полит обильными слезами» (Ю. Либединский). Это давняя легенда о детстве поэта, ничем не подтвержденная, кроме плохой хрестоматийной традиции. Ничего подобного на самом деле не было. Мачеха будущего поэта Кызмыда Сухиева действительно не любила мальчика «из соревнования к своей дочери», как об этом рассказывал сам Коста, но бить и ругать его, попрекать куском хлеба и гнать пасти ягнят (да еще на кладбище) она не могла. Нет никаких сведений, подтврждающих подобный вымысел, противоречащий свидетельствам самого поэта. Коста был единственным сыном известного и почетного в горской среде Левана. Родственники к его сыну были внимательны, Коста был волен уходить из дома когда и куда хотел, никто не принуждал его пасти ягнят и, кстати, это не такое уже тягостное занятие. Леван Елизбарович серьезно был озабочен школьным образованием сына. Мальчик семи лет был отдан в Нарскую иерковно-приходскую школу, а через год перевезен во Владикавказ (ныне г. Орджоникидзе) и устроен в приготовительный класс мужской прогимназии. — В 1871 году по ходатайству отца Коста был определен в Ставропольскую гимназию, где проучился до 1881 года. Здесь он получил хорошее по тем временам образование. Особенно много занимался он живописью под руководством учителя рисования В. И. Смирнова, окончившего Петербургскую Академию художеств е отличием, в одно время с Репиным.

Отец, «бурый медведь», требует большой калым, для него женитьба-замужество — торговая сделка: человек со всеми его достоинствами, разумом и чувствами полностью заслоняется материальными благами; вещи нивелируют личность, человеческие отношения заменяются вещными. Таковы отношения между людьми в патриархально-феодальном обществе, обремененные еще тяжелым балластом родовых пережитков и нарождавшихся буржуазных норм морали. В системе этих отношений судьба горянки имеет резко трагический исход: смерть или вечное рабство. Из группы женских образов, созданных Коста Хетагуро- вым, выделяется горянка из колыбельной песни «А-лол-лай» своим сдержанно-суровым, стойким характером. Она напевает сыну песню о горестной судьбе горца: вечный труд, голод и холод — такова доля бедняка. Эта же судьба ожидает малыша, и мать поет ему об этом. Вырастешь и тебя ожидает «черный горский труд»: Будешь ты, надев арчиты, Отгребать под снегом скрытый Сена мерзлый клок… Спи сынок! Оригинал богаче, выпущена целая строка «будешь отгребать сено из-под снега», «голодный и замерзший», «Будешь таскать на спине вязанку хвороста», — говорит мать, но при этом завещает все же: «Как помру — не вздумай в горе Ты покинуть наши горы. Ты люби свой край, А-лол-лай!» Женщина-крестьянка при всей ее духовной красоте и силе, изображена поэтом как наиболее угнетенная личность. Немногим лучше и судьба юноши-горца, представленного в творчестве Коста чаще всего пастухом. Типичной для горца бедняка является биография героя поэмы «Кто ты?», почти совпадающая с биографией Ибрагима («Фатима»), Эски- разбойиика («Перед судом») и Кубады («Кубады»).

В августе 1842 года, издал позднее свои путевые впечатления и воспоминания в двух частях. В предисловии к ним он обещает «искусно обнять и изобразить весь быт и национальную жизнь народа» и пишет: «С истинным участием и с чувством личной любви и преданности наблюдал и изучал я состояние и характер страны, посещенных мною племен; я воздержался ют всякого малодушного высокомерия нашей новейшей цивилизации, которая во всем видит грубое невежество и варварство у племен, не имеющих нашей образованности. Я надеюсь, что мои замечания верны и что я с точностью передал •черты народного характера и народного быта». Дглел Гакст- гаузен полемизирует со своими предшественниками: «Эти люди мало обратили внимания на жизнь народа и их общественные и семейные отношения, их обычаи и привычки, народные сказания, песни и предания. Однако, к сожалению, и сам барон ничего нового не прибавил к свидетельствам своих предшествеников об общественных и семейных отношениях осетин. Иногда же его наблюдения испорчены стремлением найти у осетин во что бы то ни стало немецкие параллели. «Обычаи их на пиршестве тоже имеют совершенно немецкий характер», — с пафосом замечает он. Неполноту, отрывочность и во многом недостоверность своих материалов, как и сведений предшественников, Гакст- гаузен отмечает и сам: «Мы сообщали только то, что видел»! и что нам говорили и потому черпали сведения из разных источников… нам недоставало времени для критического исследования». Однако подчас ондатель: «Девице никогда не предоставляется выбор; ненавистное для нее супружество она избегает только самоубийством».

Получив в ссылке один экземпляр «Ирон фанндыр», Коста пришел в страшное негодование. «Я не могу этой книжки видеть, — писал он А. А. Цаликовой. — Если бы я мог собрать все издание и сжечь его, я бы помолодел, по крайней мере, на 10 лет. Я понимаю корректурную ошибку, но заменять слова, выбрасывать слоги, изменять падежи и, таким образом, нарушать не только рифму, но и строй стиха и смысл выражения! А в стихотворении «Фесаеф» выброшена целая строфа, которая, вероятно, не понравилась джиппаей уадзаегу (издателю — Н. Дж.) а того на сообразил, что он ослабил силу стиха и нарушил мотив, которым передается «фесаеф» — «Пропади ты, жизнь». «А распределение стихов в трех отделах?— Никакой системы, никакой последовательности!..». Редакторская правка Баева почти полностью устранена в последнем академическом издании произведений Коста, но все еще необходимо пересмотреть в будущих изданиях «Ирон фандыр» систему и последовательность распределения произведений в трех разделах. Последовательность стихотворений в составе первого издания книги почти полностью можно восстановить по рукописям, но сложнее обстоит дело С теми стихотворениями поэта, которые не вошли в первое издание «Ирон фандыр». Они разбросаны в последующих изданиях вперемешку с другими, без продуманной системы или же выделены в самостоятельный раздел. И то и другое разрушает единую композицию книги. Коста считал все свои осетинские произведения, кроме поэмы «Хетаг», одной книгой — «Ирон фандыр». И этим мнением поэта нельзя пренебрегать.

Бездарные неудачники, духовные и нравственные уроды — вот что такое эти Сомовы, Суйковы, Трубаду- ровы, Мазиловы и Перышкины. Все их паразитическое существование враждебно народу — этого не отрицает и проф. Семенов. Противостоят ли этим вконец опустившимся «интеллигентам» Дуня, Лаптев и Светлов? По мнению проф. Семенова, они должны представлять «трудовую демократическую интеллигенцию», положительных героев Коста Хетагурова. Однако анализ образов показывает, что автор пьесы не выдает их за представителей демократической интеллигенции, носителей идеалов революционных демократов. Беззаветная любовь к народу, сознательное стремление к его освобождению и просвещению, к переустройству общества на началах свободы, равенства и гуманизма—таковы основные черты характера «нового человека», представителя демократической интеллигенции. Ничего подобного нет в характерах Дуни, Лаптева и Светлова. Лаптев в пьесе — эпизодическое лицо. Он введен собственно для того, чтобы читателю стал ясен источник увлечения Дуни идеей необходимости труда для всех членов общества, в том числе и для женщин. Оказывается, Дуня находится под идейным руководством Лаптева, проповедника социальной доктрины Герберта Спенсера. Лаптев появляется в пьесе только один раз (И-е действие, явление XIV) и то с книгой для Дуни — «Герберт Спенсер. Основания биологии». И если внимательно проанализировать все высказывания Дуни в первом действии, то легко увидеть в них отзвук дилетантской доктрины Г. Спенсера. Как известно, Спенсер развивал в своих сочинениях так называемую органическую теорию общества.

Содержание поэмы, легендарное повествование о подвигах и смерти столь же легендарного осетино-черкесского царя Алгузона не вызывало и не вызывает никаких споров, орньшсхало со времен опубликования поэмы ее авторст — во Квремя создания. Датировка поэмы, вызвала много противоречивых суждений, предположения колеблются между XV и XIX веками. Но наиболее вероятным и обоснованным представляется точка зрения известного историка древнегрузинской литературы К. Кекелидзе, который на основе тщательного стилистического анализа поэмы пришел к выводу, что «в поэме мы находим такие руссицизмы, которые невозможны в грузинском тексте ранее второй половины XVIII столетия», «если обратим внимание на язык поэмы, мы найдем здесь такие вульгарные формы и фразы, которые даже в начале XIX столетия встречаются не часто», поэтому «по стилю поэмы ее смело можно отнести к концу XVIII или первой четверти XIX столетия». Стилистические аргументы Кекелидзе столь убедительны, что не приходится сомневаться в правильности его датировки поэмы. Точку зрения Кекелидзе основательно поддержал и другой грузинский литературовед. Т.Рухадзе, обнаружив Нафи Джусойтыпоэме следы влияния грузинских поэтов XVIII столетия: Бессариона Габашвили, Годердзи Лиралашвили и др.. Эту датировку подтверждает и идейное содержание поэмы. Авторы, датировавшие ее более ранним временем, допускали одну ошибку. Они исходили из фабульного содержания произведения. Приняв поэму за историческое повествование, они занялись установлением исторической хронологии описываемых событий.

Ужель с щенком Холопа ей не надоело. Дурить?» — И мощным кулаком В калитку постучал он смело… Это первая, прямая авторская оценка персонажа. Характеристика резко отрицательная. В разговоре с Фатимой Джамбулат, как и при встрече с горцами, прикидывается пастухом-балагуром. На его «праздную болтивость» Фатима умело отвечает шутками же. Осмелев, Джамбулат начинает исподволь готовить Фатиму, к тому, чтобы она согласилась покинуть Ибрагима и бежать с ним. Он чернит Ибрагима: «Я мужа твоего знавал. Мы часто в альчики играли, Он лучше всех нас воровал, Но мы его за трусость звали Тихоней.,.» Он хочет приласкать ее ребенка, но мальчик не принимает ласки Джамбулата: Мы вызываем у детей Испуг и слезы поцелуем, Когда неискренно целуем, Когда не любим их. Наконец, он хочет вызвать к себе участие и опять, как и при встрече с горцами, рисует свой героический, страдальческий автопортрет, рассказывая о том, Как он в плену, в цепях железных, В темницах, в подземельях тесных Грустил и думал лишь о ней, Лишь о красавице своей… В полночь Джамбулат вновь пробирается в дом Ибрагима и требует от Фатимы бежать с ним: Сбирайся — дорог каждый час Нас кони ждут… Абы в дорогу, А там, пусть нагоняют нас На отказ Фатимы он отвечает: «Ничтожным страхом Не оскверняй начатый бой… С холопами Джамбулат в «бою с холопами» ищет в Фатиме союзницу, но она решительно отвергает все его доводы, вновь обосновывая свой выбор, как и в давнем разговоре с отцом. Она апеллирует к его сознанию, к его долгу брата: «Благословлять мой выбор скромный Обязан был бы ты, как брат, А ты вступаешь с ночью темной В союз…

О Всати в осетинском фольклоре довольно много притч, сказаний, легенд. Разумеется, в них нет ни портрета, ни психологической, ни речевой характеристики персонажа. Мы узнаем из них лишь некоторые суммарные черты его облика: он скуп, стар, послушен вздорным желаниям жены, простодушен и недалек умом, крив на один глаз — покровитель хищников Уацилла выбил ему один глаз, чтобы хищники могли поживиться, нападая на его «скотину» со стороны кривого глаза. Имеет сына Будзумара и дочь, которую никто замуж почему-то не берет. Вот все, что мы знаем о Всати из фольклорных источников. И еще: он любит лесть, угождение, не выносит охотничьей удали и непокорства, впрочем, как и все остальные божества в осетинской мифологии. И только покорным просителям дает оленя или кабана. Известны два сказания о Всати, которые сюжетно наиболее близки к поэме Коста. В одном Всати, старец с белой бородой, сидит на опушке леса и сторожит сторогого оленя. Ватага всадников на отборных конях и оружием отменной марки проскакала мимо Всати охотиться на оленя, но со стариком даже не поздоровалась. Всати, разумеется, обиделся и не пожелал им доброго пути. Сторогий олень перебил знатных охотников, разбросал «коней в одну сторону, людей — в другую». Вслед за ними явился другой охотник из крестьян, почтительно обошелся с Всати и ему удается убить оленя. Удачу в охоте Всати пожелал простому охотнику, но не из жалости к его бедности, а из-за его учтивости и почтительности к старшему. В другом сказании почти та же ситуация.