В связи с обнищанием горцев Коста рассматривал и процесс промышленного развития края. Он резко критиковал эксплуататорскую сущность деятельности капиталистических элементов, расхищавших естественные богатства края, обиравших местное население под разными благовидными предлогами. Он показывал также беззащитность народа перед объединившимися промышленниками, кулаками-мироедами и администрацией. Леса вырубаются, земли захватываются на основании подложных документов и никто из потерпевших горцев не может найти управу на притеснителей, ибо «богач отделывается взяткой, а за бедным записывается вся порубка». Когда же крестьянин имеет дело с горнопромышленными обществами, которые «всевозможными махинациями» захватили его лучшие земли, то приходится ему терпеть еще больше, ибо «об этом никто не смеет пикнуть, так как сам старшина состоит агентом компании на солидном жаловании». «Требования населения относительно выполнения компанией своих обязательств кончаются тем, что вожаков старшины ввергают в клоповник при сельском правлении, а зачастую их под строгим конвоем препровождают в участковую тюрьму, где они без следствия и суда просиживают по 2—3 недели». Так рисовал Коста отношения между капиталистическими элементами, местными крестьянами-бедняками и администрацией. В статьях этого периода поэт отмечает и тяжелое положение рабочих на предприятиях капиталистов. Критикуя горнопромышленные компании в Осетии за хищническую эксплуатацию естественных богатств и грабеж местного населения.

Книга была издана на алфавите, разработанном Гаем Такаовым, епископом Моздокским и Маджарским (с 1793 года), вместе с осетинами Генцауровыми (Кесаевыми), один из которых (Павел) был священником, другой секретарем пограничного суда в Кизляре. Эта книга, разумеется, никакой роли в культурном развитии осетин сыграть не могла, но самый факт ее появления доказывал возможность и необходимость книги на осетинском языке. Создание осетинского письма понадобилась не только христианским миссионерам, но и военным чиновникам. Военные власти, усмирявшие юго-осетинских повстанцев, обратились к самому образованному в то время осетину Ивану Ялгузидзе с просьбой перевести разного рода официальные документы (воззвания, судебные уложения и т. д.) на осетинский язык. И ему пришлось создать новый алфавит на основе грузинской графики, которым он пользовался при издании как переведенных им же церковных книг, так и созданного им первого осетинского букваря. Вклад осетинской духовной комиссии в развитие письма на осетинском языке ограничивается изданием упомянутой книги. Более активно она проявила себя в создании школ, правда, уже после 1830 года, когда в Осетии была насаждена колониальная система управления. В 1936 году во Владикавказе открывается осетинское четырехклассное духовное училище, питомцы которого посылались в духовные семинарии, а некоторые окончили и Московскую духовную академию (В. Цораев). В эти же годы начинается создание сельских церковно-приходских школ для детей простого народа, в отличие от других, которые были рассчитаны на детей привилегированных — «осетинских владельцев и старшин».

Поэтому тезис Комета о прощении «измены» при резком обличении подлинной «причины этой «измены» социального неравенства — приобретал особо важное значение. Этим тезисом поэт, отвергая существовавшие в быту осетин этические нормы брачных отношений, предлагал читателю другую, гуманистическую норму поведения, подсказывал ему, что несправедливость существующих этических норм обусловлена социальным и имущественным неравенством членов общества. Ясно, что издатель, выбросив эту строфу, «ослабил силу стиха и нарушил мотив» его, что и возмутило Коста. Для Коста Хетагурова принцип всепрощающей любви •был не поэтической формулой, а непоколебимым личным убеждением. Чувство ревности совершенно чуждо не только .лирике поэта, но и всему его человеческому облику: А. А. Цаликова, которую Коста любил всю жизнь, на предложение поэта ответила отказом и позднее обручилась с одним офицером. Однако жених скоропостижно скончался еще до свадьбы (у осетин «обручение» совершалось задолго до свадьбы), и Коста по этому поводу пишет спустя несколько лет: «Я еще не мог вставать с постели (после перенесенной тяжелой операции — Н. Дж.), как приехавший из ‘Владикавказа осетин сообщил мне, что молодой офицер Дз. безнадежен, что за ним в Кисловодск поехали родствеи-кики; рассказал он мне при этом и его предшествовавшую историю. Нет надобности уверять Вас, как глубоко опечалило меня это известие и как мучительно хотелось мне разделить с Вами ваше горе… Но я не посмел сделать Вам ни единого намека на это.

Рукопись, привезенная из Стамбула Бекир-Беем, представляла собой не автограф стихотворений, а машинописную копию, возможно, с других копий. Затем из этой книги стихи были переписаны от руки Иналуком Кануковым. И лишь эта рукопись находится в нашем распоряжении в архиве Северо- Осетинского научно-исследовательского института. Уже Алборов сомневался в исправности текстов («насколько он исправен, судить трудно»), а о полноте их писал: «Мы перед собой имеем не все произведения, а только часть их, может быть наиболее популярные». То же самое скажет он и о биографических данных: «Мы не имеем в настоящее время исчерпывающих данных о жизни нашего первого поэта, кроме упомянутых выше газетных данных и нижеследующих, собранных нами у того же Иналука Канукова, Джантемыра Шанаева и др. Итак, изрядно испорченный текст одиннадцати стихотворений (порча текста очевидна даже при поверхностном знакомстве со списком) и отрывочные биографические сведения, собранные Алборовым, — вот все, чем располагает пока историк литературы для характеристики поэта и его творческого наследия. Вероятно еще не скоро удастся пополнить эти более чем скромные сведения новым фактическим материалом. Дело в том, что личная и творческая биография Мамсурова сложилась трагично. Двадцати двух лет, на заре своей самостоятельной жизни и творчества, он оторвался от родины и навсегда был занесен в далекую Турцию, в среду, чуждую ему «по крови и стране». Своеобразная пожизненная ссылка в Турцию оторвала поэта от родного народа, от его исторической судьбы и художественной истории.

Стало быть, не все объясняется «общественно-политическими условиями эпохи», надо учитывать и возможности деятеля культуры, иначе говоря, силу его таланта и гражданского мужества, уровень его национального самосознания. Преодолел же Коста Хетагуров сопротивление «исторических условий» и создал литературную традицию на родном языке, а вот его современник Георгий Цаголов так и не сумел создать что-либо на родном языке, хотя после Октябрьской революции «исторические условия» стали всесторонне благоприятными для «развития родной, национальной культуры». И в этом нельзя не видать определенного отношения к судьбе родной национальной культуры. Недооценка таланта — решающего субъективного Фактора в творческом процессе — в книге Тотоева проявляется открыто. Но и в «Очерке» Ардасенова ми в какой мере этот •фактор не учитывается — все произведения литературы анализируются так, словно все они — явления одного качественного ряда, как колосья на пшеничном поле. А между тем ясно, что творить на языке, не знающем литературной традиции,!— чрезвычайно трудное и сложное дело. Писать на развитом литературном языке несравненно легче. Белинский именно это имел в виду, когда писал, что после Пушкина хорошо владеть стихом могли и далеко не даровитые стихотворцы. Ялгузидзе, Кануков, Цаголов, Коста Хетагуров и другие осетинские писатели дооктябрьского времени образование получили на грузинском (Ялгузидзе) или русском языках, хорошо знали эти литературные языки, легче было им писать на этих языках. Ведь и Коста Хетагуров начинал стихами на русском языке.

Царская администрация в своей деятельности опирается на привилегированную верхушку горских племен; на «влиятельных лиц из их среды», всячески покровительствуя им, и, -таким образом, трудовое крестьянство терпит двойной гнет: от государственно-административного аппарата и от этой:, посреднической прослойки, так как «правительство предоставляло разного рода льготы и отличия тем из туземцев, которые мирились с правительством и шли добровольно к нему на службу» (т. IV, 190). Посредничество этих «благонадежных и влиятельных лиц» наносило большой вред установлению нормальных отношений между народом и государственной властью, ибо, «потеряв уважение единоплеменников, они не останавливались ни перед чем, чтобы заставить их трепетать перед своим могуществом, и, действительно, достигали поразительных результатов. Все добровольные и принужденные, единоличные и массовые выселения туземцев в Турцию, в Россию и Сибирь были последствиями самых нелепых доносов, тайной и открытой агитации этих «отщепенцев», которые, пользовались народным добром, наследуя земли и имущества высылаемых по их наущениям» (т. IV, 190). Первую и основную причину неурядиц на Кавказе Коста. видел в деятельности царской администрации и ее союзницы — местной привилегированной прослойки. Надежной опорой царизма в борьбе против народов всей России, а не только горских племен, было зажиточное привилегированное казачество, Царское правительство всячески старалось в эпоху экономического «завоевания» Кавказа, превратить казачье население в военно-кулацкую касту, щедро наделяя казачью старшину свободными землями, систематически воспитывая казачество в духе презрения к горцам.

Их цель — быть крысой канцелярской, Повелевать и быть рабом. Владеть конями и коляской И в Риме (вар. Сицилии) умереть потом. Вот и другие: Веселовский, преглупый, пошлый оптимист, Хмуров — «модный пессимист», Зубрилов — «питомец истинной науки», -черствый и нудный человек, Григорий, старающийся «всем угодить и всем понравиться», курсистки «с пенсне на вздернутом носу», высовывающие руки из-под крыла «науки», «чтоб сцапать женишка скорей». Вероятно, такую огульную оценку интеллигенции Коста рактеристика дается уже не в авторской речи, а в полемической тираде Неверова. И все же слова Неверова оказались справедливыми — ни один человек из этой среды не стал на сторону Владимира. Поэт, видимо, навсегда отказался от надежды на борьбу интеллигентов-одиночек. В одном отрыке, не включенном в основной текст поэмы, Владимир (Борис) возвращается из какой-то «кружковой беседы», и автор замечает: Теперь он только возвращался Домой из кружковой беседы, Где фразой лишь одной кудрявой Пред горстью праздных болтунов Оратор юный строй державный Вмиг разрушал и строил вновь. Но для Владимира, как и для автора, оставалось несомненным одно: Безумный кровожадный век Стряхнет с спины своей согбенной Для жизни новой человек! Поэта, вероятно, интересовала и проблема хождения в «арод. Сохранились небольшие отрывки из недошедшей до а нас большой пьесы в четырех действиях «Поздний рассвет». Совпадение героев (Борис, Веселовский, Хмуров), отчасти проблематики (вопрос освобождения народа), наводит на мысль о том, что пьеса «Поздний рассвет» представляла собой как бы продолжение поэмы «Чердак».

Народу, конечно, были непонятны действительные причины этого распада, поэтому естественно, что эти причины он видел в греховности людей, в каком-то неясном проступке перед богом. Естественно, что в народном предании кару за свои грехи принимают люди, искупление вины происходит ценою человеческой крови. И все-таки сказалась народная мудрость: кара обрушивается на наиболее рьяного защитника патриархально-родовых устоев, эти устои в эпоху своего распада держатся лишь на преступлении. Такой взгляд на устои патриархально-родового уклада жизни мог сложиться лишь в эпоху, когда они; истопически изжили себя и стали крайне реакционными. В поэме («Плачущая скалам Коста Хетагуров, освещая события периода присоединение Кавказа к России, отказывается от привычного в литературе изображения, столкновений между горцами и русскими. Он выдвигаёт первый план тему народа, его исторической и социальной судьбы, анализирует внутренние противоречия горской действительности,, так. как отношение тех или иных социальных групп к присоединению определялось их сословными, экономическими и политическими интересами. К объяснению событий на Кавказе в период присоединения Коста подходил с точки зрения сословных противоречий в горской среде, с позиций последовательного историзма. Исторический подход к объяснению общественных явлений — этот принцип Коста твеодо усвоил у Белинского, Чернышевского, Добролюбова и Некрасова. Следуя традициям русской литературы, Коста проблему Кавказа рассматривал большей частью как общегорскую проблему, не выделяя отдельные народы.

В единоборстве Алгузон убивает нонского и чеченског го царей, рассеивает и истребляет их войска, а их царства присоединяет к своим пределам. Алгузон берет под свою защиту опального военачальника Амосарского княжества Аслана Гамрекели. Этим он вызывает гнев амосарского царя, который на него идет войной. В единоборстве царь Амосара Ал-Искантер погибает от руки Алгузона. Амосарское царство и Миланкарское княжество, которым владела сестра Ал-Искантера Джанкала, таю- же присоединяются к владениям Алгузона. В это время наивысшего могущества Алгузона его торжество озаряется счастливой вестью о ..рождении сына, нареченного Черхилоном. На этом заканчиваются восхождение, подвиги и победы Алгузона. За ними следует семилетнее мирное царствование славного и могущественного героя, а затем его неожиданная смерть от рук убийц, подосланных вероломным Гамрекели, которого он когда-то рыцарски приютил и облагодетельствовал, назначив князем Горанды. У одра покойного мужа умирает с горя и жена его Эстерь. Их хоронят вместе, на памятнике выводят надпись о могуществе Алгузона—Царя Амосарского, самодержца Миланкарского, повелителя осов, черкесов, чечен, кистов, конского двора, Эльбруса и Кавказа». Так в самом сюжете ясно выражены как «воодушевление национальной идеей», так и идея «превосходства христианства», но не только это. Алгузон погибает, искупая свою «трагическую вину»: сыновнее непослушание и пренебрежение божеской волей — женитьба на неверной. Тем самым доказана справедливость божеской воли и родительского традиционного разума.

Вернувшись на Кавказ, Кануков, профессиональный публицист, сразу же попытался войти в круг злободневных кавказских проблем. Он пишет отзыв на брошюру А. Г. Ардасенова «Переходное состояние горцев Северного Кавказа», опубликованную в Тифлисе в 1896 году. Этот отзыв по своему содержанию, по целенаправленности, по интерпретации задач горской интеллигенции, ее долга перед народом является как бы прямым продолжением выступлений Канукова двадцатипятилетней давности. Словно он и не уезжал никуда. Свою трепетную любовь и сострадание к родному народу и высокое сознание гражданского долга перед ним он пронес в их первоначальной чистоте и силе. С глубокой горечью и болью полемизирует Кануков с Ардасеновым: «Где уж тут, думать осетину выходить с честью из экономической борьбы, когда он, по вашим словам, только и думает о воровстве и пьянстве, когда он под влиянием всех своих порочных инстинктов, отвлекающих его, как вы утверждаете, от мирной жизни честного труженика, теряет образ человеческий?» Кануков был возмущен тем, что Ардасенов, «будучи сам осетином», «буквально обдал своих земляков ушатом помоев», «не указывая ни на одну симпатичную сторону осетинского характера, не выражая ни единым словом сочувствия в действительности несчастному земляку, которого нужно защитить от напраслин, а ие раздувать отрицательные стороны его характера». Правдивое освещение жизни, быта, нравственности земляков ему нужно и для восстановления доброго имени оболганных официальной прессой горцев Кавказа и для защиты их от административных расправ.