Жестоко был лишен безжалостной судьбой Священной радости ликующего детства — Играть под звуки песни матери родной… писал Коста в стихотворении «Да, я уж стар!» И здесь нельзя не видеть прямой переклички с известным «Плачем детей» Некрасова: В золотую пору малолетства Все живое счастливо живет, Не трудясь, с ликующего детства Дань забав и радости берет Только нам гулять не довелося По полям, по нивам золотым. Как известно, к к ободряющей, защищающей» и направляющей силе («Повидайся со мною; родимая!»). Ан а л о ги чные~м оти вы звучат и в стихотворении Коста «Нет, тебя уж никто не заменит». Хотя текстуальной переклички здесь кет, но само содержание образов имеет глубокую и бесспорную общность: Объяснила бы жизни значенье И служила б опорой в пути. Коста многократно обащался к образу женщинььматери. Он с исключительноГсилой передавал горе матери-вдо- вы. Эту тему он преимущественно разрабатывал в произведениях, написанных на осетинском языке, и на «русском языке им написано немало произведений о горестной, доледкенщи! В стихотворении «Чердак» Коста с любовью надписал» портрет русской крестьянки-матери, «старухи больной», ждущей возвращения своего сына из столицы. В стихотворениях «На смерть молодой горянки», «Не поможешь ты горю слезами», «Сестра», «Не спрашивай… Ты не поймешь, родная» и др. поэт с глубоким сочувствием изображает горестную жизнь горянки. По мнению поэта, судьба горянки так. тяжела, что жизнь ее не лучше самой смерти: Кроме рабства, борьбы и труда Ни минуты отрадной свободы. Ей бы жизнь не дала никогда, — Хорошо умереть в ее годы.

В этих стихах во весь рост встает хетагуровский идеал поэта- гражданина. В творчестве Коста большое место занимают также интимно-лирические стихи. Причем, подавляющее большинство из них написано на русском языке. Русская лирическая поэзия располагает богатейшим классическим наследством, но дарованию Хетагурова наиболее родственны традиции Пушкина и Некрасова. Бесконечно гуманное, целомудренное отношение к женщине, глубочайшее уважение к личности любимой — таковы важнейшие черты интимной лирики Коста. Коста в своих интимно-лирических стихотворениях варьировал собственно один мотив — неразделенной любви. Может быть гуманизм поэта нигде не подвергается такому суровому испытанию, как при ответе на вопрос о неразделенной любви. Именно здесь чаще всего сталкиваемся с различными проявлениями индивидуализма и эгоизма, совершенно чуждых Хетагурову, его демократической этике. Белинский неоднократно противопоставлял индивидуализму гуманистическое решение вопроса, а типу индивидуалиста тип нравственно-развитого человека. Он считал, что нравственно-развитый человек, не добившись взаимности в любви, должен «сделать только одно: со всем самоотвержением души любящей, со всей теплотою сердца, постигшего святую тайну страдания, благословить его или ее на новую любовь й новое счастье, а свое страда- кие, если нет сил освободиться от него, глубоко схоронить от всех, и в особенности от него или от нее в своем сердце». Этот этический принцип Белинского полностью сохранил свое значение и для наших дней.

В поэме, построенной на материале легенды, конечно, невозможно было дать ни точного названия местности, аула, ни точной исторической даты. О месте и дате описываемых в поэме событий мы можем лишь догадываться, расшифровывая ламеки, которые имеются в тексте. Вот что говорится о местонахождении аула в поэме: Казбек незыблемый в лазури Над ним алмазми сверкал. У ног, под дымкой голубою, На север из цветущих стран Крутой извилистой тропою Несмело проходил порою С дарами пышный караван. Немного осетину надо Теперь, тем менее тогда, — Винтовка, лезвие булата. Отвага, ловкость быстрота — В морщинах горных великанов Настигнет тура, серну, лань, Возьмет за путь от караванов Давно положенную дань» Следовательно, аул осетин расположен где-то под Казбеком, у караванного пути «на север из цветущих стран». С «проезжих по этому пути жители аула берут «давно положенную дань». В дальнейшем изложении еще конкретнее называется место, по которому проходил этот путь. Старик, глава рода, глава совета «двенадцати стариков почетных», состоятельный человек, у которого «богатая, большая была кунацкая тогда», начинает тревожиться, что враг Поставил за Кубанью ногу И силится пробить дорогу К Дарьялу, в девственных лесах. Ясно, что. в поэме речь идет о каком-то ауле, расположенном у тараванного пути в Дарьяльском ущелье. Таким путем был-а Военно-Грузинская дорога (правда, такое название она получила позднее). Судя по второй части поэмы, речь идет даже не, об одном ауле, а об аулах.

В поэме «Кому живется весело» легко найти следы любовного изучения произведений Лермонтова, Гоголя, Щедрина, Толстого и др. Любимым поэтом Коста был также и Грибоедов. Цитаты из «Горе от ума» часто встречаются в его письмах и публицистике. Но при всем этом Некрасов был самым близким ему поэтом и по идейно-эстетическим принципам» и по тематике, и по кругу поднимаемых вопросов. Сагирико-обличительная направленность многих произведений поэта в этот период бесспорна. Однако Коста в основном поэт-лирик. И не только потому, что громадное большинство его произведений — стихи лирические. Самая тональность произведений, видение мира и интерпретация явлений в его поэзии носят преимущественно лирический характер. Даже многие сатирические по существу темы разрабатываются им средствами лирической поэзии, а традиционно-лирические темы постоянны в его творчестве. В литературе о Коста нередки скептические высказывания о его лирических произведениях на русском языке. При этом «скептики» исходят из сравнения произведений Коста не с современной ему поэзией, а с его собственными осетинскими произведениями. И тот факт, что поэт на родном языке писал несравнимо сильнее, ставят в укор его же произведениям, написанным на русском языке. И еще: идейно-эстетическую слабость некоторых его произведений распространяют на всю лирику поэта и объясняют ее влиянием Надсона. Это были чуждые, наносные, нехетагуровские настроения, размеры, слова. Вся природа этих стихов глубоко враждебна его духу. Творчество Хетагурова после возвращения его на родину пошло по двум направлеии- ям: осетинские стихи чередовались с русскими.

Александр Кубалов, конечно, знал о предисловии Баева к переводу поэмы. Больше того, вероятно, что с его слов характеризовал Баев слепого певца и его манеру исполнения. Однако ои никогда не опровергал правоту слов Баева, с которым дружил на протяжении 25 лет, пока тот не эмигрировал. Но прошло более тридцати лет со времени записи сказания и Кубалов стал начисто отрицать какую бы то ни было связь поэмы с народным творчеством, а тем более с репертуаром слепого певца Бибо. На специальный запрос Цомака Гадиева о том, что знает он о Бибо Зугутове, Кубалов ответил письменно следующее: «Бибо я видел близко и слышал только три раза». Пел он при нем только один раз, в 1879 году, когда Кубалову было восемь лет. «Я не помню как он был одет, не скажу даже, была ли у него борода, меня, — тогда лет восьми, — особенно поразила слепота его…. Я не помню какие песни он пел, и меня тронул лиризм этих несен, но не содержание их. «Ты, носитель имени бога, — на меня слепоту ниспославший, чтобы не видеть мне синего неба, ни зелени наших полей ему же и зрение и удаль пославший, от смерти его и на этот раз ты избавил» — пел Бибо. Этот лиризм, этот подъем были отличительной чертой таланта Курм Бибо»13. Кубалов противоречит сам себе: утверждает, что не помнит ничего, кроме лиризма, но тут же приводит стихотворные строки, почти без изменения вошедшие в текст поэмы. Из всего, что нам известно о певце Бибо и творчестве Кубалова, можно уверенно заключить, что не только сюжет поэмы, но и стих и идейная концепция произведения восходят к сказителю, самый же текст ныне невозможно расчленить на сказительское и индивидуально Кубаловское.

«Ну не абсурд ли это? — спрашивает Коста. — Да что же должен был делать Ухо при появлении такой важной персоны, как г-н К-о? Конечно, изысканно предложить ему, если не по-французски, то, по крайней мере, словами Фамусова: «Снимите шляпу, сденьте шпагу, вот вам софа — раскиньтесь на покой» — и в довершение всего угостить его шампанским. К прискорбию, ничего этого не сделал горемыка Ухо, потому что у него и обстановка в сакле «буквально нищенская» и поесть нечего». Эти клеветнические статейки, доставлявшие якобы «бёз обидиые», «достоверные» сведения о горцах, преследовали более важные политические цели — дискредитацию горцев и оправдание произвола администрации, чем особенно рьяна занимались «Терские ведомости». Коста отмечал, что «эта газета с каждым днем принимает все более и более нежелательный характер недоверии, а подчас и враждебного отношения к туземному краю», что «это проскальзывает во всех статьях, касающихся туземного населения области, не исключая даже беллетристических и поэтических произведений», что появление в этой газете всякого вздора относительно горцев объясняется тем,, что «… по мнению газеты, туземцы Кавказа если не все, то большей частью — «кандидаты на виселицу» и поэтому, конечно, «церемониться с ними нечего». Таким образом, выступления Коста в защиту национального характера горцев и борьба за верность сведений о Кавказе носят ярко выраженный политический характер. Это было одной из форм борьбы против национальной политики царизма на Кавказе.

исключал экономический фактор и злоупотребления администрации и призывал к применению карательных мер против всех горцев, якобы по природе своей расположенных к воровству и разбою. Коста согласился с М. Слобожаниным, что одной из причин разбойничества являются пережитки патриархально-феодального быта и- мировоззрения, против которых надо действовать не полицейскими мерами, а просвещением. В одной из своих статей Коста ответил и на вопрос о том, почему в песнях народа абреки порой превращаются в героев-мучеников. Причиной такого превращения, по справедливому мнению Коста, является враждебное отношение народа к царскому суду и администрации. В глазах народа полицейское «правосудие» есть сгусток всяческого зла, несправедливости и жестокости. Вот почему «всякий казненный разбойник, какой бы отвратительной репутацией он при жизни ни пользовался среди туземцев, попадая на виселицу, тотчас же в их глазах становился жертвой или мучеником, а более «благородные» абреки навсегда остаются в памяти народа и в песнях, прославляющих их «геройские» подвиги: позорная казнь становится ореолом подвижничества и актом триумфа» (т. IV, 196—197). Таким образом, Коста было совершенно ясно, что не любовь к абрекам заставляет народ слагать о них песни, а ненависть к существующим порядкам, к полицейщине, к судебной несправедливости и ко всей государственной машине угнетения. «Идеализация» абреков в народных песнях была своеобразной формой протеста против самодержавно-поли- ¦ цейского насилия. Коста отвел клевету не только на национальный характер, но и на песенное творчество горцев.

Казалось, вот самый достойный, самый верный и кратчайший путь к приобщению к благам культуры туземцев и к духовному слиянию их с нашей общей родиной. «Но то был сон» (т. IV, 193). Благие начинания в самом начале пореформенного периода в среде только что замиренного народа были всего лишь политическим жестом в целях успокоения волновавшихся горцев. Позднее, когда царская администрация почувствовала себя уверенно, когда развитие капитализма и связанный с ним процесс консолидации буржуазных наций начал выдвигать национальный вопрос, то политика царизма, выявила свою реакционную сущность в более открытой и грубой форме. Этот метод «введения следов», названный Хетагуровым «индейской наукой», изобретенный к тому же «для охраны имущества проживающих в области русских от хищничества туземцев», на деле служил раздуванию вражды между русскими и горцами, давал повод к усилению административных преследований горцев, вел к разорению и обнищанию последних, к развитию преступности, воровства и разбоя, так как преступные элементы оставались ненаказанными из- за навязанной горцам круговой поруки. Более того, преступники, «ободренные своею безнаказанностью, приступают обыкновенно — пишет Коста,, с новой энергией к своей преступной деятельности. Благодаря такому порядку вещей горские сельские обещства очутились между двух огней: между административными карами и яростными преследовани-. ями уличаемых в преступлении лиц» (т. IV, 162). Не меньшим злом для туземцев были длительные экзекуции, которые приходилось выдерживать по произволу администрации по малейшему поводу и даже без повода, по одному подозрению в преступлении.

Коста в ряде глубоко реалистических эпизодов из жизни юноши-горца показал одиночество и беззащитность личности из горской крестьянской бедноты. Главным героем поэм и стихотворений о тяжкой доле горца стал пастух самый бесправный и обездоленный человек из крестьянства. Цикл произведений о судьбе юноши-горца, пастуха, одинокого, на наш взгляд, завершается гениальной аллегорией о «безумном пастухе», бросившемся со скалы на стлавшиеся под ним белые облака в надежде поспать, отдохнуть. Безумием Коста называет отчаянное решение пастуха броситься со скалы, чтобы поспать «до вечера на вате». Коста и себя называет «безумцем» за надежду на счастье в тогдашних условиях: Счастье… Безумец я, о каком счастье говорю Кто же в наше время счастлив? Стихотворение «Безумный пастух» — аллегория, исполненная глубокого смысла. В ней заключена краткая повесть о трагической судьбе пастуха Одинокого. Безумие-—это его иллюзорная надежда. И Кубады, и герой поэмы «Кто ты?» — жизнелюбцы. Что бы ни случилось, как бы горька ни была жизнь, они умеют преодолевать горе и трудности. То шуткой, то иронической фразой, то песней они скрашивают свои безрадостные дни. Они чувствуют свое личное превосходство над своими угнетателями, и этим чувством вызывается их оптимистическое отношение к действительности. Правда, победу над своими, врагами они одерживают пока только в сказках. В стихотворной обработке Коста сказки о пастухе и хозяине-великане пастух одерживает победу над великаном в словесном турнире, оказывается умнее и находчивее своего противника, но и эта сказка могла возникнуть именно на основе сознания народом своего превосходства над угнетателями.

Играя на патриотических чувствах народа; старики направили народ по необходимому им пути. Нарой готовится к защите, объединяет свои силы. В поэме громко зазвучала тема народа. Поэт любуется его единством, его патриотическим порывом, его силой, которой пока что распоряжаются «почетные старики». Показывая силу, красоту и героизм народа, поэт тем самым раскрывает способность народа к решительным действиям. Народ, объединив свои усилия, за один день построил» башню. Спустились мастера к подножью И пред творением своим Отдались сладкому безмолвью, — Впервые общею любовью Любить ведь приходилось им. Тила и красота народа — в силе и красоте «общей любви». Мысль о единстве, как средстве борьбы за освобождение народа, проходит через все творчество Коста. Эта мысль высказана и в «Плачущей скале». Народ совершил «великий труд», но к утру, по какому то «капризу природы», все труды пропали, башни как не бывало: Внизу лишь в глубине долины Валялись плиты здесь и там. И вновь начали заседать старики! И вновь те же пышные фразы, те же пустые решения. Подчеркивая свое ироническое отношение к «почетным старикам», Коста повторяет вновь: Двенадцать стариков почетных Уже рядят двенадцать дней, Как испросить у сил небесных Прощенье за грехи людей? И чем прогневанное небо Умилостивить, чтоб оно Врагом, громящим все так смело, Не действовало заодно, И лишь с тринадцатым заходом Евдва-едва могли решить, Что чем под ясным небосводом, Быть небом проклятым народом, Так лучше умереть, не жить! Народ, как и в первом случае, принимает решение стариков, как закон, и опять не по тем мотивам, по которым приняли решение старики просит «прощенья за грехи людей».