Оптимальный (часть 5)

С утра до обеда он уточнял с заведующим отделом научной организации труда Петром Никифоровичем Белых схему информационных потоков внутри завода. Петр Никифорович был старым, седым, немощным уже человеком, некогда бывшим главным инженером завода, и он откровенно подремывал при разговоре, почмокивая собранными чуть ли не в трубочку вялыми, необычно розовыми губами. Перед началом обсуждения он, видимо трезво оценивая свои возможности, пригласил в кабинет всех старших инженеров отдела, объявив им, дескать, давайте послушаем умного человека. «У него и физическое, и интеллектуальное, и эмоциональное состояние уже на минимуме, — подумалось Виктору Михайловичу. — И зачем этого человека поставили на такую должность? Ведь

С утра до обеда он уточнял с заведующим отделом научной организации труда Петром Никифоровичем Белых схему информационных потоков внутри завода. Петр Никифорович был старым, седым, немощным уже человеком, некогда бывшим главным инженером завода, и он откровенно подремывал при разговоре, почмокивая собранными чуть ли не в трубочку вялыми, необычно розовыми губами. Перед началом обсуждения он, видимо трезво оценивая свои возможности, пригласил в кабинет всех старших инженеров отдела, объявив им, дескать, давайте послушаем умного человека. «У него и физическое, и интеллектуальное, и эмоциональное состояние уже на минимуме, — подумалось Виктору Михайловичу. — И зачем этого человека поставили на такую должность? Ведь от него мезозоем пахнет. Опыт, конечно, тут громадный, но опыт этот относится к периоду до нашей эры! Какое же у него может быть чутье на новое, передовое, какие оригинальные идеи может выдать он на трех минимумах?»

Виктор Михайлович говорил вдохновенно, блистал остроумием, он ведь находился в состоянии эмоционального пика, сочетающегося с интеллектуальным подъемом. Во всяком случае, старшие инженеры не дремали, спорили с ним и между собой, в конце концов, растормошили и Петра Никифоровича. Среди инженеров находилась Лада Быстрова — круглолицее, с нежно-добрыми глазами существо лет двадцати шести, которое не спорило, а только на Балашова смотрело и еще улыбалось, от чего на щеках обозначались совершенно уж милые ямочки. Он чувствовал, что оно и является тут для него вдохновляющим фактором, и ему хочется понравиться этому фактору, который, кто знает, возможно, звонил ему вчера в гостиницу.

— Славно мы поговорили, а? — спросил Петр Никифорович, обводя теплым взором своих помощников. — Славно, ведь правда? Спасибо, Виктор Михайлович, спасибо от всех нас, сирых.

— Ну что вы, — запротестовал Виктор Михайлович, не соглашаясь с преувеличенной оценкой личного вклада в общую работу. — Вот вам всем спасибо, — и Виктор Михайлович взглядом задержался на Ладе Быстровой, — я узнал от вас столько интересного. Вот что значит союз науки и практики.

— Тогда все свободны, — объявил Петр Никифорович. — Виктор Михайлович, прошу вас, задержитесь на минуточку. И ты, Ладонька-детонька, останься.

Когда все вышли, Петр Никифорович встал из-за стола, подошел к Виктору Михайловичу и, взяв его под руку, заговорил ласковым, убеждающим тоном:

— Ладонька-детонька, Виктор Михайлович у нас в городе один как перст. Но человек должен после работы отдыхать, ему должен кто-то показать город. Я не хочу поручать это дело кому-то из наших мужиков — поить будут гостя, басурмане, а затем и опохмелять. Ты же воспитанная девочка, покажешь гостю город, или тебя женихи одолевают? Как, детонька, относишься к моей задумке?

— Пожалуйста, Петр Никифорович, я постараюсь, — ответила неопределенным тоном Быстрова и мельком, заговорщицки взглянула на Балашова.

— А вы как, Виктор Михайлович? Не возражаете?

— Разве я смею возражать, Петр Никифорович?

— Вот и добренько. В кинишко, в театрик, Ладонька-детонька, а нужно куда-нибудь поехать за город, закажи машину, чтоб все было чин чином. На субботу и воскресенье возьми в завкоме путевки в наш дом отдыха. Директор дал нам большие полномочия… Уровень будет высокий, детонька, — обещаю три дня отгула. Ты же в Ленинград собираешься поехать? Какие возникнут затруднения — обращайся ко мне. А сейчас проводи, Ладонька, Виктора Михайловича в руководскую столовку, пообедайте там. Приятного вам аппетита.

— Славный он человек, Петр Никифорович, — говорила по пути в руководскую столовку Ладонька-детонька. — Знает завод до винтика, всю жизнь проработал на нем, начинал еще на стройке землекопом.

— Почему он не уходит на пенсию?

— Остался один. Жена умерла, сын погиб на фронте, кроме завода у него ничего нет. Кстати, его сын и мой папа были друзьями с детства. И воевали вместе. Поэтому не удивляйтесь, когда Петр Никифорович называет меня «Ладонька-детонька», он еще иногда говорит мне «внученька». Скажет так, и я начинаю реветь, поэтому он остерегается называть меня так… Послушайте, Виктор Михайлович, у меня идея! — воскликнула Лада, схватив его за руку и останавливаясь. — Куда я вас сегодня могу повести? Ума не приложу, не знаю, где что идет. Я даже хотела попросить у вас на сегодняшний вечер «отгул», — она улыбнулась, но почувствовав, что Виктор Михайлович готов сказать ей «пожалуйста», запротестовала, — нет, нет, нет! Просто я должна продумать хорошенько программу, созвониться с кем надо. Я домоседка, а подруги повыходили замуж давно. Готовлюсь поступать в аспирантуру, отстала от жизни. И вот подумала: почему бы ни познакомить вас с моим отцом? Он оригинальный человек. Жалко мамы нет дома, она у нас певица, певичка, как называет ее папа, она бы приготовила славный ужин. Вы не против?

— Предложение принимается. Я человек одинокий, для меня семейная обстановка — бальзам.

— Вот и добренько, как говорит Петр Никифорович. Я созвонюсь с папой, предупрежу. Кстати, я рассказывала ему вкратце о вашей лекции, и он будет с вами спорить. Я вас предупреждаю об этом, Виктор Михайлович!

— А кто он, как говаривалось раньше, в миру?

— Литературовед, критик, доктор наук, профессор, но основная специальность — спорщик.

— Инти-инти-интересно, — вальяжно произнес Виктор Михайлович. — Мне нужно готовиться, значит?

— Он такой спорщик, что подготовиться к разговору с ним невозможно. Те, кто его не знают хорошо, иногда даже обижаются. Он почему-то любит донимать женщин, особенно тех, кто норовит способного человека взять под каблучок. Он им, например, заявляет: «Великий Рим погубили свинцовый водопровод и женщины!» Еще он изводит женщин рассказами о том, почему огромные паучихи пожирают своих крошечных супругов-пауков, объясняя это деградацией паучьего рода. Я вас не напугала?

— Нет, нисколько, к тому же я не женщина.

— Тогда приходите в восемь вечера на центральную площадь, к фонтану. Мы живем рядом.

— Приду обязательно, спасибо.

— А я вас угощу пельменями, они у меня получаются, так что вы не вздумайте где-нибудь поужинать! — погрозила пальчиком Лада. — Но сейчас на всякий случай мне нужно очень добросовестно выполнить первое поручение Петра Никифоровича. У нас очень хорошая столовая…

В восемь вечера Виктор Михайлович прибыл к фонтану, побывав предварительно в нескольких цветочных магазинах в поисках подходящего букета. Везде были только или комнатные цветы или связочки прутиков багульника, завезенного сюда из Сибири, который и дарить-то было неудобно. Прекрасно цветет багульник, но пока это были лишь прутики, похожие на жидкие дворницкие метелки. В конце концов, в одном магазине нашлись гвоздики — Виктор Михайлович взял две красных, две розовых и одну белую гвоздику, завернул их в бумагу и уложил бережно в портфель — на улице все-таки было холодновато. Теперь он ходил вокруг запорошенного снегом фонтана, протирал запотевающие стекла очков и всматривался в бледные при неоновом освещении лица женщин, потому что не знал, как выглядит Лада Быстрова в зимней одежде.