Часть 25

Правду мама сказала: люди стали лучше жить. Давно ли молодёжь ходила на работу и в клуб в телогрейках?

Парни вовсю дымили папиросами, и над танцплощадкой, растекаясь в воздухе, слоился сизый дымок. За перилами кучками толклись парни помоложе, среди них я разглядел и Серёжку Кузьмина; тут же, путаясь под ногами, шныряла вездесущая, совсем ещё зелёная, малышня. Своих однокашников я увидел неподалёку, на так называемом «спортивном городке», где, кроме обвисшей волейбольной сетки на двух столбах и турника, ничего больше не было. Образовав круг, ребята и девчонки играли в «третий лишний». Галки среди них я не заметил и

Правду мама сказала: люди стали лучше жить. Давно ли молодёжь ходила на работу и в клуб в телогрейках?

Парни вовсю дымили папиросами, и над танцплощадкой, растекаясь в воздухе, слоился сизый дымок. За перилами кучками толклись парни помоложе, среди них я разглядел и Серёжку Кузьмина; тут же, путаясь под ногами, шныряла вездесущая, совсем ещё зелёная, малышня. Своих однокашников я увидел неподалёку, на так называемом «спортивном городке», где, кроме обвисшей волейбольной сетки на двух столбах и турника, ничего больше не было. Образовав круг, ребята и девчонки играли в «третий лишний». Галки среди них я не заметил и остановился в тени берёз, окружающих площадку, слушая музыку, и наблюдая за танцующими. Неожиданно в одном углу кто-то из девчат тонко взвизгнул, и тут же раздались звонкие шлепки, потом громкий хохот. Я понял: кому-то из парней крепко досталось по горбушке. Когда я был ещё несмышлёным, каждый раз недоумевал: зачем это парни лезут девчатам за пазуху, что они там потеряли? А когда, повзрослев, узнал что им там надо, всё равно не мог понять: стоило ли это того, чтобы получать в ответ затрещины? Но ведь лезут же… Вот и Серёжка об этом постоянно талдычит.

На протянутом от конторы проводе под жестяным колпаком в центре танцплощадки вспыхнула электрическая лампочка, и вокруг неё тут же заплясали легкокрылые, суетливые мотыльки. Молодёжь заметно оживилась, звонче стал смех, а Федя заиграл веселее и громче. А за пределами площадки темнота сделалась ещё гуще, ещё плотнее.

Неожиданно кто-то тронул меня за локоть, я вздрогнул и оглянулся: рядом стояла Надька Шкурихина. Когда она успела подойти, я даже не заметил.

— Здравствуй, Коля, — почему-то тихо сказала она.

— Здравствуй.

— А что к нам не подошёл?

— Федю слушаю.

— Что-то ты совсем загордился. Никуда не ходишь и с ребятами не играешь.

— Некогда. Дел в доме много.

Надька замолчала, а я после вчерашнего случая и вовсе не был расположен разговаривать с ней. Так и стояли, вслушиваясь в чудесную, льющуюся, словно с небес, мелодию аккордеона.

— Красиво Федя играет, — сказала Надька. – Так бы слушала и слушала…

Я ничего ей не сказал, но, соглашаясь, кивнул в ответ. А она, вдруг, взяла и спросила:

— Соскучился по ней, да?

Почувствовав, что опять краснею, я не сразу нашёлся с ответом. Вот ведь пристала! Хорошо ещё, что темно и не видно.

— По ком это скучаю? — повернулся я к ней. — Чего выдумываешь!

— Брось ты, Коля… Сам знаешь, по ком. И не выдумываю я ничего. Может, другие и не видят, а я всё вижу…

Она низко опустила голову, но я успел заметить блеснувшие в её глазах слёзы. Вот-те на! Ещё вчера улыбалась во весь рот, а сегодня… Что это с ней? Может быть, грустная музыка подействовала? И я пристальней взглянул на неё. Она смотрела куда-то вниз и в сторону и пальцами резко срывала с берёзовой ветки, которую держала в руках, листья. На ней было то же самое платье, что и вчера – ситцевое, совсем вылинявшее, плотно облегавшее её ладную фигурку. Она, пожалуй, и завтра в нём будет ходить и послезавтра, а испачкает — выстирает и опять оденет. У неё тоже нет отца, и сама она в семье пятая.

— Ничего ты не видишь, — уже другим тоном сказал я. Не знаю почему, но мне вдруг стало жалко Надьку. Наверное, и вправду влюбилась… Но я-то чем ей могу помочь? И я тихо повторил: — Ничего ты не видишь…

Потом я сделал шаг – тот самый шаг, о котором впоследствии пришлось очень долго и горько сожалеть. Я зашёл ей за спину, просунул руки под мышки и ладонями сжал тёплую, упругоподатливую девчоночью грудь. Надька вздрогнула, оцепенела на секунду, а потом… потом подалась назад и прислонилась ко мне спиной, и через рубаху я почувствовал её горячее напряжённое тело. Пять, десять секунд мы так простояли? Не помню… Но вот она чуть-чуть повернула ко мне голову и тихо прошептала:

— Не жми так сильно… Больно.