Часть 14

Не переступая порог, она с преувеличенной мольбой в голосе сказала:

— Коля, а ты не ответил на мой вопрос. Я буду ждать.

Точно парализованный, я сидел за столом и моргал глазами.

После их ухода установилась тишина; мирно, со скрипом, тикали на стене ходики с кошачьими глазками. Тик-так, тик-так, тик-так… И мне вдруг показалось, что в доме никого и не было: ни Галки, ни её матери, а всё, что произошло несколько минут назад – плод моей фантазии. Однако я опять почувствовал запах незнакомых духов, который ещё висел в

Не переступая порог, она с преувеличенной мольбой в голосе сказала:

— Коля, а ты не ответил на мой вопрос. Я буду ждать.

Точно парализованный, я сидел за столом и моргал глазами.

После их ухода установилась тишина; мирно, со скрипом, тикали на стене ходики с кошачьими глазками. Тик-так, тик-так, тик-так… И мне вдруг показалось, что в доме никого и не было: ни Галки, ни её матери, а всё, что произошло несколько минут назад – плод моей фантазии. Однако я опять почувствовал запах незнакомых духов, который ещё висел в воздухе, а это могло означать только одно: гости были и ничего я не нафантазировал. Вот на этой странице совсем недавно лежала смуглая Галкина рука. Я осторожно положил свою ладонь на то же самое место, но в это время с улицы вошла мама, и я отдёрнул руку.

— Хорошая девчушка, — сказала мама, присаживаясь ко мне. — Боевущая! – улыбнувшись, спросила: — Тебе она нравится?

Я насупился, отвернулся к окну и сказал:

— Мам, может, не надо это платье шить?

— Это почему же не надо? А жить нам на что?

Я ещё ниже опустил голову.

— Ох, сынок, сынок… Тебе не хочется, чтобы я с них деньги брала? — она вздохнула. — Я понимаю… Ты думаешь, я с легким сердцем беру? Да ведь на отцовскую пенсию нам не прожить, сам знаешь. Вот Катя прислала немного из города, так на Тоню потратили, ей в техникум уезжать – не голой же. — Помолчала и опять заговорила: — Люди стали лучше жить, обновки разные покупают: велики, мотоциклы, материю красивую на платья… Стало быть, деньги лишние появились. А за работу я и так уж самую малость беру, по-божески…

Я посмотрел на маму: она, положив руки на колени, невидящими глазами смотрела в тёмный угол за печкой. Какую-то безнадежность и безысходность увидел я в сгорбленной спине и опущенных плечах, и острая жалость к ней, наверное, впервые в жизни защемила мне сердце. Я ткнулся лбом в её плечо и тихо сказал:

— Только не шей ночами, ладно?

— Не буду, сынок, не буду, — она встрепенулась, выходя из оцепенения, обняла меня за плечи. — Уставать стала… Вот вырастешь, пойдёшь работать — и совсем перестану. Девчонки что – отрезанный ломоть, выйдут замуж – и нет их. Вся моя надежда на тебя, сынок. Не бросишь мамку-то, а?

— Не брошу.

Сколько помню себя, столько и помню звонкое металлическое стрекотание маминой швейной машинки «Зингер» — её свадебного приданного. Стрекотание это было для нас и колыбельной песней, и будильником…

До войны, пока жив был отец (мама часто рассказывала об этих счастливых годах), она шила только для себя и семьи, но с его уходом на фронт и гибелью, в дом неотвратимо вползала нужда. Попробуй-ка, прокорми четверых! Мама научилась кроить, сама придумывала фасоны и, вскоре, стала известной на всю округу портнихой. Придёт с работы, управится по хозяйству — и за машинку. Приносили шить платья, кофточки, юбки и даже перелицовывать старые костюмы и пальто. Снаружи шерстяная ткань вышеркается, выгорит, а с внутренней стороны ещё ничего, вид приличный – носить, не сносить! Приходилось иногда и нам пороть старую одёжку, чихая от набившейся за подкладку пыли. После войны пошла дорогая, капризная в шитье, трофейная ткань. Справлялась мама и с ней. Сёстрам несказанно повезло: их тряпичные куклы, с чернильными глазами, носами и ртами, щеголяли в платьях, сшитых из обрезков крепдешина и креп-жоржета,

Три года назад мама перестала ходить на работу — её замучил кашель. Ездила в районное село, но и там врачи не смогли определить причину болезни. Вдруг, ни с того ни с сего, накатывал приступ и чаще всего ночами. Начинался он с покашливания, затем доходил до спазм, до удушья. Испуганные, мы, все как один, вскакивали с постелей. Кто зажигал лампу, кто нёс ковш с водой, кто полотенце и, выстроившись у её кровати, босоногие и полуодетые, с замиранием сердца смотрели на неё.