Часть 7

Сидели мы как-то в беседке, где забияка и шалун, мальчик Павлик заряжал самопал. Зарядил, как положено, но вместо дроби набил в ствол обломки спичек, песок, кору от дерева. Чиркнул о спичечный коробок и, направив дуло, мне в лицо, выстрелил с трех метров. Неделю я ходил с красным, заплывшим глазом, и больше в такие игры не играл никогда.

Любим лакомством у нас мальчишек была чёрная строительная смола. Рабочие – строители растапливали большие куски смолы в бочке на костре и заливали ей крыши домов, стеля сверху рубероид. Мы же воровали кусочки этой смолы и с наслаждением жевали, называя жвачкой.

Сидели мы как-то в беседке, где забияка и шалун, мальчик Павлик заряжал самопал. Зарядил, как положено, но вместо дроби набил в ствол обломки спичек, песок, кору от дерева. Чиркнул о спичечный коробок и, направив дуло, мне в лицо, выстрелил с трех метров. Неделю я ходил с красным, заплывшим глазом, и больше в такие игры не играл никогда.

Любим лакомством у нас мальчишек была чёрная строительная смола. Рабочие – строители растапливали большие куски смолы в бочке на костре и заливали ей крыши домов, стеля сверху рубероид. Мы же воровали кусочки этой смолы и с наслаждением жевали, называя жвачкой. Зубы от этого удовольствия становились сначала чёрными, а потом в процессе жевания приобретали цвет хны. Взрослые не обращали на это никакого внимания. Все к этому привыкли, ведь так делало ни одно поколение ребят. Позднее мы стали жевать восковые свечки, добавляя в них стержни от цветных карандашей, так разжёванная свечка приобретала красный, голубой или оранжевый цвет. Ну и самым высшим удовольствием для нас было, конечно, жевать полиэтиленовые прокладки, которые мы выковыривали из пробок одеколонов и духов! Они приятно пахли, но доставались они нам намного труднее, чем кусочки строительной смолы.

Я был единственным ребенком в семье, и меня, конечно, баловали, но я не был маменькиным сынком и очень не любил, когда меня целовали или гладили по голове. Я рос ужасным шалуном, но шалил я не дома, больше у родственников. Резал лезвием клеёнки на столах, отрезал язычки у ботинок, мог запросто бросить кусок пластилина в кастрюлю с супом. Такие действия вызывали у меня массу положительных эмоций. Меня ругали, конечно, но я не обращал на это внимание. Ёще я любил врать. Мог, например, прийти к родственникам и сообщить, что их срочно приглашают к себе другие родственники, живущие на другом конце города. Телефонов домашних тогда почти что ни у кого не было. Люди собирались, ловили такси, ехали по названному мной адресу, а там замок. Короче говоря, я очень любил шалить. Родственники злились на меня за такие выходки, но потом спустя какое-то время дружно смеялись, а пока они смеялись, я мог зайти в кухню и насыпать бабушке перца в варенье. У меня образовалась целая система вранья и проказ. Я же этого не понимал и считал себя шутником.

Так я жил до школы и думал, что такая с позволения сказать, жизнь будет всегда, но в школе были свои порядки и правила. Началась жизнь с вопросов и ответов. В школу я тоже, как и в детсад, ходил не с особой охотой, хотя учился до четвертого класса – отлично, пока, к несчастью, не поломал ногу. Грамоты за отличную учёбу я долго хранил в отдельной красной папке. Школа была государством в государстве, где царили свои законы, жесткие и беспощадные. Парадоксально, но факт – то, что я был прилежным учеником. По поведению у меня было – пять. В школе я увидел отъявленных мерзавцев из учеников других классов. Они били стёкла, приносили в классы замученных кошек и птиц, оскорбляли матом практикантов учителей и девочек. Я вырос во дворе, но среди моих друзей не было мерзавцев.