Евангелие от Ивана (часть 6)

Глава пятнадцатая

Наконец-то Аэроплан Леонидович узнал подлинную фамилию своего бывшего начальника отдела в НИ-НИ сверхтонких бездоходных технологий. Произошло это так. Ни ему, ни Грише Ямщикову не удалось захватить по два крыла в зданиях на Старой площади. Их оттуда вытурили, заявив, что тут будут располагаться конюшие всенародно избранного Бобдзедуна. Однако два министра — Около-Бричко и Ямщиков — закатили вытуряльщикам крутой скандал. Хотя они сами себя назначили и сами придумали себе по министерству, на вытуряльщиков произвело опасливое впечатление название ведомств — министерство защиты демократии и министерство глубоких демократических и необратимых назад реформ.

Пока они

Глава пятнадцатая

Наконец-то Аэроплан Леонидович узнал подлинную фамилию своего бывшего начальника отдела в НИ-НИ сверхтонких бездоходных технологий. Произошло это так. Ни ему, ни Грише Ямщикову не удалось захватить по два крыла в зданиях на Старой площади. Их оттуда вытурили, заявив, что тут будут располагаться конюшие всенародно избранного Бобдзедуна. Однако два министра — Около-Бричко и Ямщиков — закатили вытуряльщикам крутой скандал. Хотя они сами себя назначили и сами придумали себе по министерству, на вытуряльщиков произвело опасливое впечатление название ведомств — министерство защиты демократии и министерство глубоких демократических и необратимых назад реформ.

Пока они ходили по высоким кабинетам, Аэроплан Леонидович примелькался всем в качестве министра, а Гришу в процессе этих походов назначили начальником полиции Лимитграда, мудро рассудив, что он, как быстрорастущий криминальный авторитет, не хуже всех знает, что нужно для наведения демократического порядка в столице. Гриша поначалу обиделся, заявив, что его из министров кинули в начальники, пусть и полиции, пусть и столичного города. Отдел кадров межанальной группы тут же исправился и в министрах его оставил.

Хотели было и рядового генералиссимуса пера трудоустроить, предложив вакантное место министра тенниса и литрбола, поскольку эти оба вида спорта Бобдзедун обожал. Делая это предложение, начальник отдела кадров подозрительно отводил взор. «С чего бы это?» — насторожился Аэроплан Леонидович и порекомендовал приятеля:

— Вот Григорию Ямщикову тут цены не было бы. По литрболу известный гроссмейстер, а с теннисом мгновенно разберется.

— Он плавать не умеет, — ответил начальник отдела кадров и провел бережно ладонью по прилизанным волосам, боясь побеспокоить пробор, который у него был точь-в-точь как у Бобдзедуна.

— Вы в прямом или переносном смысле?

— В переносном смысле каждый министр обязан превосходно плавать. А в прямом — глубины боится ваш Ямщиков. А вот вы подходите. Особенно костями черепа, поскольку темечком железные борта КамАЗам гнете.

— Это когда было! Еще при большевиках!

— Реформы лишь оттачивают таланты. Тем более, что самосвалы прогибать темечком вас никто не заставляет. Если обыкновенную бутылку на череп примите, разве что-нибудь случится с вашей гениальной головой?

— Нет, нет и еще раз нет, — решительно запротестовал Аэроплан Леонидович.

— А ранг чрезвычайного и полномочного посла хотите?

— Вы что, решили послать меня на три буквы? Не могу сообразить, каким образом увязывается в одно целое теннис, литрбол, умение плавать, крепкая голова и ранг посла?

— Все очень просто, — тяжко вздохнул отдел кадров, — ВИП, если не дать ему выпить, может грохнуть пустой бутылкой по ближайшей голове. И все-таки пошлет за выпивкой, а наутро подпишет указ о присвоении бедняге ранга чрезвычайного и полномочного посла. Нет, он никого не обижает — убежденный, стойкий демократ. Очень стойкий до литра, а после литра не очень лежкий. Активный, когда и стоять не в состоянии. Разве что чудит маненько… А плавать надо, потому как на корабле он иногда воображает себя Стенькой Разиным и, как персиянскую княжну, швыряет какого-нибудь помощника в набежавшую волну. Если выловят, тоже послом на утро назначает, скажем, в Ватикан, чтоб поближе к Богу. Так, может, хорошенько подумаете и решитесь?

— Нет, не могу. Я себя скомпрометировал при М. Дойчеве на ниве борьбы с алкоголизмом. Над Хозяином, чего доброго, из-за меня смеяться станут.

— Ну что ж, — недовольно вздохнул начальник. — Увы, нет партийной дисциплины, но будет семейная — вот тогда вы у нас не покочевряжитесь. Не-ет, — от предвкушения светлого будущего он даже аппетитно потер руки, зашуршав пересохшими ладонями. — Однако вы все равно остаетесь в резерве кадров на эту должность. А пока посмотрим, нет ли в Госкомраскраде подходящего для вас помещеньица…

Пальцы начальника шустро забегали по клавиатуре компьютера.

— Все помещения союзных ведомств разобрали! Даже на детсады лапу наложили. А ведь сколько раз предупреждали — детские учреждения не трогать! — возмущался начальник, продолжая поиск. — Вот! Военно-морской атташат Киргиз-Кайсацкия орды на Третьем Ордынском. Полторы тысячи квадратных метров полезной площади. В штате триста погонщиков верблюдов и девять караван-адмиралов. Погонщиков — на митинги да и то на полставки, а из пустынных адмиралов получатся отличные швейцары. Даже форму шить не придется. И работа будет у них клевая — сутки спать на службе, а двое суток — дома. Подходит?

Аэроплан Леонидович кивнул в знак согласия. Конечно, было обидно, что его министерство, которое должно стать имиджем этой страны, запихивают в караван-сарай Киргиз-Кайсацкия орды, но пока возникать не стоит. И затрещал принтер, изготавливая ордер на здание. Начальник подписал ордер, тиснул печать и вручил новому владельцу.

— А как у вас с кадрами?

— Если вы имеете в виду опытные кадры, то почти никого не осталось. Вы же знаете, что всех политических у нас сажали по уголовным статьям — всех разобрали. Очень большим спросом пользуются гомосеки — и активные, и пассивные. Вчера явился один посол, назначенный знаете куда? И говорит: «Что у вас за кадры? У вас нет ни одного сидевшего в лагере дипломата! С кем я, по вашей милости, буду представлять там эту страну?» А друг самого Бобдзедуна! Недоработка большевистская — после Сталина дипломатов очень мало сажали. Так что не обессудьте, у нас из бывших зэков почти никого нет. Из сидевших насильники да педофилы остались, но они, хотя и выдают себя за жертв политических репрессий, почему-то не котируются. Сами ищите. Мы сегодня только вот этим ящиком с карточками и располагаем. Прошу.

В руках у Аэроплана Леонидовича оказался ящик с личными карточками, изготовленными из плотной серо-желтой бумаги. И надо же было такому случиться — с первой же карточки на него взглянул Толик, бывший начальник по славному НИ-НИ.

— «Чумейко-Чумайс Анатолий Чукогекович»,- с удивлением прочел он, а еще с не меньшим обнаружил, что во всех графах — по поводу дня и места рождения, и национальности, и семейного положения, и славного трудового пути везде и всюду стоял фиолетовый штамп «Совершенно секретно. Серия «К».

«Серия «К» показалась ему до боли знакомой. Как из густого тумана в памяти всплыла картина: он заведует складом стройматериалов в Германии, уже после Победы, и вдруг капитан из смерша случайно обнаруживает у него на столе бумагу, в которой зам по тылу одного из полков просит отпустить пять кубов горбыля для устройства солдатского туалета на двадцать очков. А на бумаге гриф «Совершенно секретно. Серия К» да еще с предупреждением в виде красного штампа: «По прочтении уничтожить!». Едва под трибунал не подвел смершевец по причине возможного раскрытия точного количества военнослужащих, пользующихся этим туалетом. Ведь в Уставе внутренней службы записано, что одно очко положено определенному числу военнослужащих. Враги лучше нас уставы наши знают, а считают — и подавно. Отсидел он тогда две недели гауптвахте. Если память не изменила, бдительного смершевца демобилизовали, и его тоже из армии поперли, так как со склада в Померании дома большим командирам строились не только под Москвой, но и на Урале. Один маршал даже ванну из золота, в которой, по слухам, купался боров Геринг, по предписанию с серией «К» умыкнул. Не помнил уже герой героев все в точности, особенно фамилии командиров, поскольку после омоложения и перезагрузки процессора в модуле на Грабьлевском шоссе его собственное удивительное прошлое казалось достаточно чужим.

А вот Анатолия Чукогековича, отнюдь не Михайловича, как некоторые считали, но своего родного начальника отдела, увешанного с ног до головы совсекретными табличками да еще такой знаменитой серии, заполучить в свое министерство, чтоб потешить самолюбие, не мешало бы. Каким-нибудь столоначальником, поскольку серьезного ему ничего нельзя поручить, хотя он, как рассказывали ему бывшие соотдельцы, напротив газеты «Московские новости» закончил курсы гайдпаркинга и получил шестой разряд демократа-модельщика. А что такое модельщик в данном случае так никто и не объяснил. Может, мастер по моделированию демократических ситуаций, а возможно, суперспец по дамско-модельной части.

— Вы могли бы порекомендовать мне этот кадр? — Аэроплан Леонидович подошел с карточкой к начальнику.

— Где вы это взяли?! — вдруг вскочил начальник и наградил героя героев взглядом капитана смерша.

— В картотеке.

— В какой картотеке?

— Да в этой же, — показал пальцем Аэроплан Леонидович на ящичек на столе для совещаний и только теперь увидел на тыльной стороне наклейку, напечатанную красными типографскими буквами «Агенты влияния».

Хозяин кабинета бросился к столу, закрывая своим телом злополучный ящик, чтобы посетитель не увидел наклейку, схватил карточки, прижал к себе, сунул в сейф и тут же закрыл ключом на несколько оборотов. Опустился в кресло, смахнул платком испарину со лба, а потом аккуратно, вначале пополам, потом вчетверо, а потом и ввосьмеро сложил на столе носовичок — точно так обходился со своим платком давний знакомый из смерша. Перед ним сидел если не он собственной персоной, то его родной сын, поскольку яблочко от яблони…

— Так как же насчет Чумейко-Чумайса Анатолия Чукогековича? — напомнил о своем присутствии герой героев, который никогда и никому не сдавал свой престиж.

— А почему вас заинтересовал именно он? — теперь он узнал и голос капитана из смерша.

— Работали вместе в одном НИ-НИ.

Капитан молча встал, прошелся по кабинету, выворачивая резко каблуки, словно на строевых занятиях, а потом подошел к герою героев вплотную и сказал:

— Это левая, нет, правая рука самого! Он ждет и ничего не предпринимает, пока Анатолий Чукогекович не вернется со стажировки. А знаете, где на стажировке? — капитан закатил глаза вверх, а затем и головой, и рукой описал круг и уткнул взгляд в пол. — Там! Проболтаетесь об этом — горько пожалеете.

Из чего проницательный рядовой генералиссимус пера сделал заключение, что Толик повышает свою квалификацию за океаном, в Нью Голд Орде, то есть Новой Золотой Орде.

Глава шестнадцатая

Расставшись с Варварьком, Иван Петрович поехал к трем вокзалам, надеясь там перекантоваться ночь, а наутро заявиться в родную сберкассу и получить аванс за книжку. Побродил по залам ожидания, нашел укромное место и только прикорнул — какая-то проститутка растолкала, попросила подвинуться, вжимала поэта в свое необъятное бедро. Глазищи голубые и бездонные, а глупые… Уложила голову на плечо, руку пристроила ему на живот, причем таким образом, что она с каждой секундой скользила все ниже и ниже.

— Ну что, будем тут мучиться? — спросила ночная не бабочка, а бабища. — У тебя полсотни найдется?

— Допустим, — уклончиво ответил Иван, хотя за душой у него ничего, кроме сберкнижки, не было.

— Знаю я тут одно местечко. За полсотни вдвоем пускают ночевать. Заодно и перепихнемся.

— Если в кредит, то всегда готов, — Ивана Петровича почему-то потянуло на подвиги: все-таки интересно вновь приобщиться ко всем соблазнам этого мира после посещения загробного.

— Я тебе не касса взаимопомощи и не скорая сексуальная помощь, понял? Козел! — бабища гордо мотнула копной соломенного цвета волос и удалилась.

Не прошло и пяти минут, как возникли два невозможно наглых мента. Иван Где-то в процессе прежних странствий по столице в поддатом состоянии давно заметил, что менты, особенно молоденькие, только-только от маминой юбки, самые наглые — от преодоления врожденной каждому человеку стеснительности. Это потом наглость становится привычной и единственной их натурой. Но этим представителям власти какая-либо стеснительность была неведома с момента их зачатия. Более того, с бабищей они работали явно в связке — были здесь полновластными сутенерами, крышевали проституткам. Они грубо его растолкали и, как поется в песне, «велели пачпорт показать».

— «А пачпорта нету», — ответил словами из той же песни поэт, рискуя нарваться на «гони монету».

Однако менты вспоминать с ним песню не стали, а заломили руки и потащили в ментовку. Там, как водится, обшмонали, нашли сберкнижку и справку забелдомовца.

— А чо тут написано — Ване-бульдозеристу? — спросил по званию еще младший лейтенант, но уже с оплывшей блинообразной физиономией.

— Это мой революционный псевдоним.

— Кликуха? Так бы и сказал, а то — псе-до-ним, — сделал ему замечание по лингвистике младшой. — А на кликуху свою не тянешь. Ручонки не бульдозериста, а щипача — тоненькие, нежные… Колись, — вдруг он сделал зверское лицо и сомкнул руки-клешни у него на шее, — с кого снял камуфляж, откуда ксива с красным орлом, чья сберкнижка?

— Камуфляж выдали в Белом доме, там и справку получил. А сберкнижка моя, кровная.

— Почему в зале ожидания ночуешь?

— С бабой своей поругался. Такая сука, такая стерва, — Иван Петрович, рассчитывая на мужскую солидарность, размалевывал портрет своей несуществующей супруги самыми отвратительными красками.

— Не фесдипи, — вдруг выразился младшой никогда не слыханным неологизмом и разжал клешни. — Сейчас мы тебя по ЦАБу проверим.

— А что такое ЦАБ? — спросил Иван Петрович, не будучи твердо уверенным в том, что по-украински цап, то есть козел, и это одно и тоже.

— Придуряешья? Не знает он, что такое ЦАБ! Центральное адресное бюро! Под фраерка косишь? Давай-ка лучше спой свой адрес, — сказал младшой и уселся за стол.

Как и велели, Иван Петрович запел, на удивление себе неожиданно писклявым дискантом.

— 2-я Новоостанкинская улица, дом девятнадцать, квартира сто семь… Этаж нужен? — последнее спросил презренной прозой.

— Ты нас оглушил, мать-перемать! Ты что — из психушки рванул? На хрена мне твой этаж? Давай говори, но только без подъездов, этажей, автобусных остановок и ближайших пивнушек!

Иван Петрович ответил на все вопросы и приуныл. Он ведь вычеркнут из живых, может, только и остался в списках для голосования. Навечно, как какой-нибудь герой, будет числиться в анналах родного избирательного участка и образцово исполнять свой долг, голосуя за демократию. Поскольку Варварек продала его квартиру, значит, и адреса у него никакого нет. Если разобраться, у него вообще ничего не осталось. И что же доблестная милиция найдет?

— Слушай, бомжара. Ты туфту не гони! По названному тобой адресу проживает гражданин Около-Бричко…

«Опять я в Лимитграде!» — воскликнул мысленно Иван Петрович и оказался в таком безвыходном положении, что тут же невесть откуда у него появился план.

— Гражданин начальник, — взмолился он. — Сил терпеть больше нету. Съел днем какой-то пирожок, наверное, из дохлой кошки. Как бы не обделаться. В туалет… Срочно…

— Сержант! — заорал младшой. — Веди в уборную, если не хочешь в противогазе работать.

Пока начальник орал на сержанта, Иван Петрович клянчил у него старую и ненужную газетку и незаметно изъял со стола сберкнижку, сунул в карман. Сержант волок его, корчащегося якобы от колик, а он с мольбой обратился к своему двойнику, называл его льстиво даже Иваном Петровичем, просил вызволить из милиции. Сержант втолкнул его в кабинку с ржавым унитазом, рядом с которым возвышалась гора использованной по самому целесообразному назначению демократической и патриотической прессы. Снял на всякий случай штаны и периодически шуршал газетой. Для убедительности кряхтел, и вдруг сзади что-то взорвалось — Иван Петрович, мог поклясться, что в этом он нисколько не был виноват.

— Если разворотил казенный толчок, учти, сам же и отремонтируешь! Даже стекла в окнах зазвенели! — предупредил сержант.

Прогремело еще раз.

— Ну и вонизма у тебя, — сказал сержант, удаляясь на безопасное расстояние. — И что же ты сожрал?

— Да говорю же: пирожок.

— Я тоже был дураком — месяц в госпитале после пирожка провалялся.

— Мне тоже бы к врачам, ножом режет внутри, — жаловался Иван Петрович.

— Давай заканчивай и звоним в медпункт.

— Легко сказать: заканчивай, — но это уже говорил двойник, показывая Ивану Петровичу, чтобы тот натягивал штаны и становился за дверцу.

— Слушай, сержант, а у тебя, должно быть, огромадный медицинский талант, — хвалил двойник сержанта. — Только сказал, мол, давай заканчивай — и отпустило. Это же надо — даже понос умеешь заговаривать. Как рукой сняло! Тебе надо в медицинский идти или хотя бы на трехдневные курсы экстрасенсов-целителей. Не жить будешь, а в роскоши купаться.

— Смотри-ка, — улыбался довольно сержант. — На самом деле повеселел.

Как только они ушли. Иван Петрович выскользнул из кабины и, не поднимая головы, покинул ментовку, смешался с пассажирами, а потом шагнул в ночь. Прыгнул в пустой, неизвестно откуда взявшийся автобус восемьдесят пятого маршрута, идущего в Останкино, и сел поближе к выходу, чтобы в случае чего, сразу же слинять.

И тут пошел видео репортаж из вокзальной ментовки. Там откуда-то взялся солидный, с талией памятника Карлу Марксу напротив Большого театра, милицейский генерал-лейтенант. Иван Петрович вспомнил — тот жил тоже в Останкине, ходил вначале с крохотными для его могучих плеч капитанскими погонами, потом, кажется, афганил, и наконец стал появляться на экранах телевизора в качестве начальника главка по охране общественного порядка. Разная публика, обнаглевшая от безнаказанности, клевала его с утра до ночи за то, что он хотел обуздать разбушевавшийся беспредел. Поэт и фамилию его вспомнил — Калачев, и имя-отчество — Эдуард Васильевич. Генерал, известно, 19 августа был рядом с министром Пуго, который несколькими днями позже застрелился с женой. А Калачева понизили в должности, назначив начальником транспортной милиции. И теперь он грозно вопрошал младшего лейтенанта:

— Ты кого тут бомжарой называл, а? Ты кому это говорил — не фесдипи?! Защитника Белого дома, героя августа, обижать?

«Генерал» взял удостоверение Вани-бульдозериста, потряс им перед носом милиционера и спрятал в нагрудный карман. Младшой держал дрожащую руку у козырька, что-то бормотал насчет своей вины, а по лицу у него даже позавчерашняя выпивка струилась.

— Где ты был 19 августа? — задал вдруг супермодный вопрос «начальник».

— Отдыхал после дежурства, товарищ генерал.

— Как это — отдыхал? В стране революция, а он пузо кверху в каком-нибудь Серебряном Бору да, небось, с бабой и бутылкой. Вон она, водочка, как из тебя выходит. В революцию — отдыхать?! Это же надо до такого додуматься! А для кого — революция, а?

— Не могу знать, товарищ генерал.

— Вот это мудрый ответ, — усмехнулся «начальник».- Но передай по команде: десять суток домашнего ареста. И больше мне во время революций не отдыхать! Вообще не расслабляться!

— Есть десять суток домашнего ареста.

И младшой, не разгибая правой руки, остекленевшими глазами смотрел вслед уходящему «генералу».

Как только репортаж из ментовки закончился, Иван Петрович непроизвольно проверил нагрудный кармашек — удостоверение Вани-бульдозериста словно никуда оттуда и не отлучалось.

Глава семнадцатая

Декрет Висусальевич провел в реанимации всего сутки, но супруга из этого факта сумела выжать ворох положительной политики. Сложилось мнение, что в самый ответственный момент жизни государства глава Шарашенского уезда оставался на боевом посту, принимал глубокие демократические и храбрые реформаторские решения. Не раздумывая, отверг притязания на власть путчистов из ГКЧП, душой и сердцем поддержал президента Бобдзедуна и опечатал большими сургучными печатями собственный партийный кабинет (это стало широко известно, когда члены ГКЧП были уже в кутузке). Поддержал всем сердцем да так, что оно и не выдержало накала преданности.

Однако Декрет Висусальевич уже на второй день, презрев хворь, появился в шарашенском Белом домике и собственноручно сорвал большие сургучные печати, тем самым открывая еще более широкий простор для глубоких и смелых демократических реформ. Он лично утвердил состав оргкомитета по подготовке и проведению исторического окурултая-икувырк Ошараш-Ишеварнадии, то есть съезда со всей земли ошарашей и ишеварнадов для решения вопросов снизу. Хватит душить всех генеральной линией, настало время верховенства низов над верхами! Шарашенска над губернией, а губернии — над самим Лимитградом.

И в этот решительный момент его хотели упрятать в номенклатурный санаторий? Появились в общественном обороте достоверные сведения, что некоторые силы в центре и губернии пытаются устранить его от руководства уездом в судьбоносный период времени, опасаясь, что он всегда будет умело и последовательно защищать интересы земляков, а не вышестоящей бюрократии. Поэтому он потребовал созвать авторитетный консилиум, чтобы доказать недоброжелателям, что не нуждается в лечении, а тем более в номенклатурном санатории. По примеру Бобдзедуна пересел на старый и ржавый «Москвич», а консилиум потребовал провести в родной шарашенской больнице. Правда, в ожидании консилиума ушел на несколько дней отпуск за свой счет, но продолжал незримо стоять на капитанском мостике и крепко держать в руках штурвал возрождающейся государственности Ошараш-Ишеварнадии.

Все эти новости Декрет Висусальевич узнавал первым, поскольку прежде, чем они становились достоянием гласности, Кристина Элитовна докладывала ему. При этом держалась с ним начальственно, как и положено главнокомандующему.

— Чтоб ты делал без меня? И сиди дома, никуда не рыпайся. Не поднимай телефон, не принимай никого. И ни капли — знаешь, что имею в виду. Вдруг понадобишься — а ты лыка не вяжешь. Должен находиться в полной стратегической и тактической готовности. Сама разберусь, кого надо принять и кому позвонить.

Так она инструктировала его каждый день, пока всем стало ясно, что Бобдзедун оказался сверху и надолго. Но Кристина Элитовна не торопилась освобождать супруга из-под домашнего ареста, тем самым давая возможность Ширепшенкину и Собакеру, двум сильным вассалам Грыбовика, проявить себя. Они должны были обнаружить свои намерения, вне всякого сомнения, войти в столкновение друг с другом с тем, чтобы Декрет Висусальевич, поддерживая их поочередно, смог держать ситуацию в уезде под контролем.

Кристина Элитовна была странно неравнодушна ко всем женщинам-правительницам и женам государственных деятелей, начиная от Клеопатры до супруги генерального президента М. Дойчева. Она им завидовала и ненавидела их, считала дурами набитыми, способными лишь приносить несчастье своим мужьям и государствам. Уважала она лишь легендарную Эсфирь, мудрую еврейку и жену одного из восточных правителей. Однажды тот бессонной ночью признался супруге: два его ближайших вассала набрали такую силу, что это грозит целостности государства. Кому-то из них надо рубить голову. Один вассал был из евреев, а другой — нет. Мудрая Эсфирь кому посоветовала отрубить голову? С тех пор пошел обычай командировать в постель выдающимся правителям свою Эсфирь… Кристина Элитовна не хотела никому рубить голову — без топора страшная бескадрица, дурак сидит на дураке и дураком погоняет. Взять того же Декрета Висусальевича — интеллект на нуле, когда-то Брежневу поверил, что брови растут от молдавского коньяка! И выжрал его столько за эти годы, что не волосы, а виноградник должен был получиться из бровей.

А жена М. Дойчева? Такая, расхваливали, умница, он без ее совета ничего не предпринимает… Шеи не двух, а пятнадцати вассалов просили топора — развалила страну за несколько лет сладкая парочка. А ведь евреев в Лимитграде полно, даже возвращаться назад стали, получая прозвище дважды евреев этой страны. И всё не на кого было опереться? Это в Шарашенске насчет евреев как шаром покати — никогда их тут не было и не предвидится, разве что только один залетел в эти края — товарищ Валдайский, кстати, приемный папаша академика науки Около-Бричко. Да и то оставил о себе за годы коллективизации страшную память — по сравнению с ним даже немцы в войну были милосерднее. С тех пор евреи в Шарашенске и не приживались. Поскольку их здесь не было, то и антисемитизму неоткуда было взяться. И модному ныне диссидентству. С большим трудом Грыбовик провел в депутаты Давида Бундовца, хотя тот, как выяснилось, с рождения был Мыколой Перекатиполе. А в Шарашенске откопал себе секретаршу с еврейским именем, но Цецилия Антоновна оказалась мордовкой.

Может, хоть у Бобдзедуна, лелеяла надежду Кристина Элитовна, жена мудрой Эсфирью окажется — должна же быть какая-то определенность в державе. Хотя с виду Манька Манькой, на первую леди никак не тянет… Тут и Бобдзедун отличился, заявив местным президентам: берите суверенитета стока, скока можете проглотить. Тут мудростью Эсфири и не пахло — совсем наоборот.

После этого заявления Ширепшенкин и Собакер погнали такую волну в Ошараш-Ишеварнадии, что Кристина Элитовна каждые полчаса вспоминала Эсфирь. Войну они начали с взаимных обвинений в воровстве — нашло дурачье чем друг друга шпынять! Кто же, находясь во власти, не ворует? Ширепшенкин объявил себя ишеварнадом, а Собакер — ошарашем. Ширепшенкин захватил газету «Вперед!», которую незамедлительно переименовал в «Дальнейший вперед!» и в которой намекнул, что у некоторых наших деятелей было не по одной жене и не по одной любовнице. Можно было подумать, что по одной любовнице каждому мужику положено! В ответ Собакер учредил иллюстрированный еженедельник «Ошараш-ньюс», где утверждал, что у ошарашей всегда было многоженство. Поэтому такого понятия, к примеру, как мать-одиночка никогда не существовало и существовать не могло — всех девушек выдавали замуж, а вдов, независимо от того, погиб муж на поле брани или перебрал обузы, определяли в жены к ближайшему родственнику мужа, который становился и отцом ее детей.

Никто в Шарашенске предположить не мог, насколько оказалось это сильным ходом. Матери-одиночки, старые девы, вдовы, разведенки и намеревающиеся развестись с мужьями-пьяницами устроили мощную демонстрацию и митинг — ничего подобного Шарашенск никогда не видывал даже в первомайские праздники. Все участницы акции объявили себя женами Собакера и потребовали новоиспеченного мужа на семейный совет. На свое счастье Собакер в это время находился в Лимитграде, выведывал там, что к чему. Тогда многотысячный гарем решил разбить палатки вокруг шарашенского Белого домика и поджидать супруга.

Мало того, в этот день «Шарашенск-ньюс» опубликовал прелюбопытнейшее исследование Академии ошарашеведения. Фамилия Грыбовик с древнего ошарашского языка, к сожалению, много веков мертвого, переводилась следующим образом: «Огры» — великан, батыр, а «бовик» — справедливейший. Имя его не имело никакого отношения к декретам о мире и земле: «де», как известно, у французов указывает на благородное происхождение. Что же касается оставшейся части «крет», то в академии возникли серьезные разногласия. Одни считали, что «крет» переводится как очень умная голова, а другие — что это видоизмененное «крез», то есть царь. Кристина Элитовна позвонила в академию и сказала, что она придерживается той точки зрения, благодаря которой она Крезина, а не Кретина — ее брак с Декретом Висусальевичем совершен не в сельсовете, а на небесах! К остальным толкованиям она не предъявляла претензий, в том числе и к отчеству супруга, которое, оказывается, слагается из имен двух соправителей — царя ошарашей «Вису» и царя ишеварнадов «Салий», правивших страной дружно и мудро.

Их храбрые дружины на целый век раньше гуцулов переправились с Чукотки на американский континент, и поэтому Ошараш-Ишеварнадия, располагая историческим правом распоряжаться границами континентального шельфа в пользу Нью Голд Орды, тут же начала переговоры о передаче той более чем пятидесяти тысяч квадратных километров океанской территории. Это право доказывалось еще и тем фактом, что Аляска получила название от теплой обуви, которую носили дружинники царей Вису и Салия. В их царстве процветали науки, благодаря чему не западенцы, то есть западные украинцы, а именно ошараши-ишеварнады изобрели юлианский и григорианский календари соответственно.

Ишеварнады подарили также шумерам клинопись, а китайцам — компас, порох и бумагу. Особые интеллектуальные способности у них, как и у ошарашей, возникали потому, что их рыцари носили собачьи шкуры мехом внутрь, а князья — шкуры диких свиней. И тоже щетиной внутрь — для активизации жизненных сил и от сглаза. Тигровые шкуры стали поступать по импорту гораздо позже.

Там были и другие важнейшие открытия. К примеру, новейшие исследования доказали, что настоящее имя Аттилы было не Гатыло, от украинского слова «гатыты», то есть бить, колотить, рубить, а означало «от Иллы», древнего божества ошарашей. Правильнее было бы считать его божьим наказаньем. Исследователи заодно доказали, что Билл Гейтс вовсе не обязан окрику галицких лемков «Гейс!», когда те понуждают волов идти вперед. А Билл – не «вил», то есть «вол», а все то же видоизмененное «Илл»…

Как бы поступила мудрая Эсфирь в подобной ситуации? Конечно же, как Кристина Элитовна, которая отправилась к лендлорду и временному правителю Ширепшенкину. Последние события явно возродили его уникальную способность уменьшаться перед глазами начальства. Так что мадам Грыбовик еле-еле рассмотрела его за письменным столом — пришлось даже очки вынимать и стекла в них протирать.

— Ой, мать вы моя родная, спасите! — побежал по настольному стеклу и запищал Ширепшенкин, находящийся явно в 256 степени уменьшения и уничижения.

— И спасу, — строго сказала мадам Грыбовик, велев принять нормальные размеры и усаживаться в кресло.

Лендлорд мгновенно перевоплотился в обычного Ширепшенкина. «Из кутузки вышел куда краше», — подумала она, отметив и пот на лбу, и желтые мешки под глазами.

— Попробовал быть первым лицом? Каково?

— Не приведи Господь. Как там Декрет Висусальевич, когда же он выйдет? Я уже не дни, а часы считаю!

— Собакер наступает по всем фронтам, да? — засмеялась Кристина Элитовна. — А не пора ли его осадить?

Последние слова она произнесла шепотом в жанре лирического придыхания, в полном соответствии со своей докторской диссертацией. В глазах у лендлорда что-то взблеснуло — слеза благодарности или азарт интриги?

Глава восемнадцатая

Великий Дедка Московского посада зорко следил за действиями нового Главлукавого. Его посох, на котором восседал чрезвычайный и полномочный черт на палке, стал инструментом получения разведданных о нечистой силе. Бес-2 считал, что он через своего представителя знает все о московских домовых, однако это было не так. Вокруг черта на палке создавалось специальное поле, с помощью которого службы Великого Веча Доброжилов снабжали нечистую силу дезинформацией. А вот канал постоянной связи черта на палке со своим начальством умельцы-домовые приспособили к своим нуждам так, что Великий Дедка мог незримо присутствовать рядом с повелителем нечистой силы хоть все двадцать четыре часа в сутки.

Лицезреть сплошную похабщину — удовольствие не из приятных, однако важнейшие дела своего недруга он не пропускал. Вместе с ним бывал на шабашах, которые бесы устраивали на останкинской телебашне, присутствовал на узких и совершенно секретных совещаниях, посетил и знаменитый модуль на Грабьлевском шоссе.

Внутри модуля все отсвечивало мягким фиолетово-титановым светом. Под потолком на всю длину модуля находился пульт управления с множеством мигающих светодиодов, кнопок, дисплеев, на которых плясали непонятные кривые. За пультом стояли сосредоточенные черти-операторы, все как один в болотного цвета халатах и со служебными номерами на груди. Внизу было несколько линий, обрабатывавших души христиан, мусульман, иудеев, буддистов, атеистов и прочих сектантов.

Раньше Великий Дедка полагал, что черти лохматые уволакивают души умерших грешников прямо в ад. Оказалось же — и при жизни разных деятелей занимаются их душами. Он собственными глазами видел, как из лифта три здоровенных черта выволокли душу Бобдзедуна в стадии еле можаху, с трудом затолкали ее в прозрачный продолговатый ящик. Не раз и не два подносили к нему какие-то приборы, но те, судя по всему, никак не реагировали.

— Опять? — раздраженно спросил Главлукавый, недовольный тем, что для Бобдзедуна из Ворок Девять в преисподнюю пришлось сооружать специальный лифт, поскольку обрабатывать приходилось практически ежедневно — всенародно избранный хлестал «Гжелку», которая генерировала такую непредсказуемую дурь, что чертячьи обработки попросту не срабатывали. Другие бобдзедуновские резиденции с преисподней соединили пневмопочтой — милое дело: в капсуле можно было, не вынимая, и обрабатывать.

— Не срабатывают анализаторы, даже вероопределители, ваше сатанинское высокопревосходительство! И головы у него как таковой совсем нет — колчедановый набалдашник, куда вставлены гляделки, дыхало и хлебало с говорилкой, которая запрограммирована на пароль «панимаш». Внутри набалдашника точечка непонятная, вроде бы чип неизвестной конструкции. Искали извилины везде, даже в прямой кишке — нигде нет. Если нет извилин, то как же либерально-демонкратическую и бандитско-базарную завивку им делать? — подскочивший с докладом недавно назначенный старший смены с новенькими лычками на рожках запинался от волнения.

— Как же у него будет что-нибудь срабатывать, если я лично его, так сказать, крестил? — засмеялся Бес-2. — Когда пьяненький попик настоящего младенца уронил в купель, я ему подсунул этого Бобика. Ловкость лап — и никакого мошенничества. У него с младенчества особая конструкция, работающая на водке — для национальной отдушки. Правда, маслонасос уже барахлит — так это от качества нынешней бормотухи. Ни манжеты, ни клапана не выдерживают.

Великий Дедка точно знал, что Главлукавый приписывал себе несуществующие подвиги, хотя бы потому, что никогда он не был прицерковным чертом, никто не крестил Бобдзедуна в младенчестве — в церковных книгах доброжильская разведка никаких следов не обнаружила. Если черти его «крестили» по своему обычаю, но тогда это другое дело.

— Мы тоже решили, что все это от самопальной «Гжелки»! — старший смены подыграл начальнику. — Извините, виноваты. На линию для наших! Для наших!

— Не надо его даже на линию для наших. Он настолько наш, что нашее и не бывает. Два по сто пятьдесят от бешенной коровки влейте ему в хлебало и закиньте в Ворки Девять.

Пенал с душой Бобдзедуна стремительно двинулся на заправку.

— От Чахлыка Нэвмирущего или, если совсем по-нынешнему, от Головдидька клиент поступил? — спросил Главлукавый у старшего смены.

-Так точно. Доставлен Купон Первый.

— Нам не купон нужен, а главарь, — последовало замечание.

— Это прозвище у него такое, народ придумал.

— Могли бы и наши придумать.

— Извините, я и имел в виду, что наш народ и придумал.

— Обработайте его программой промывания мозгов «Черновежская пуща — Вискули»! — скомандовал Главлукавый и пенал медленно проплыл через весь модуль, изредка искря или покрываясь ядовито-зеленым свечением. — Да побольше злокачественной суверенности закачайте. Антимоскальской инфекционно-вирусной!

Между тем в конце зала тройка лохматых чертей извлекла Бобдзедуна из заправки и поволокла, как определил Великий Дедка, по направлению к Воркам-Девять. Вставлять обратно в должность.

— У них же там на троих будет. Третий где, как его, Чмочкевич что ли? — спросил Главлукавый.

— Доставлен. Но ихняя таможня почему-то документы задержала. Разрешите сделать завивку извилин без справки санитарного врача и сопроводительных документов?

— Валяйте. Мы ведь не бюрократы какие-то. А составы делегаций доставлены?

-Так точно. Складированы в предбаннике.

— Добавьте им в программы побольше тяги к алкоголю. Чтобы они сучок и коньяк «Пять откинутых копыт», как воду, хлестали.

— Будет сделано!

— Продолжайте. А я ознакомлюсь с отчетом о проделанной работе, — повернулся Главлукавый, чтобы покинуть пульт управления, и вдруг остановился, спросил: — Да, мог бы и забыть… В программе промывания серого вещества М.Дойчева есть слова о том, что он отказывается от власти по принципиальным соображениям и во имя высших интересов?

— Так точно. Он у нас получился такой принципиал! Мы ему извилины так отстирали и отгладили, что мышление совсем новенькое! Блестит, как голая коленка! — весело отрапортовал старший смены. — А по содержанию — тот же бобдзедуновский набалдашник.

— Смотрите мне: метку нашу от переусердия ему не отстирайте, — дал последний совет волосатый начальник.

У Главлукавого в модуле был кабинет. Он остановился перед абсолютно гладкой титановой стеной, поднял лапу, приставил к ней — и титановые листы разошлись, открывая доступ к рабочему месту. Вместе с ним в эту, можно сказать, грешная грешных последовал и Великий Дедка.

Главлукавый удобно расположился в кресле и, останавливаясь взглядом на только ему известных точках титановой стены, просматривал отчет работников модуля по обработке высших чиновников, депутатов, ученых, так называемой творческой интеллигенции. Руководство модуля с обеспокоенностью докладывало, что около десяти процентов элиты не поддаются зомбированию, хотя у них после процедуры возникает сильнейшая депрессия, заканчивающаяся нередко самоубийством.

— Изучить причины сопротивления и усилить депрессию для неподдающихся, — последовал приказ.

Потом просматривал личные дела представителей западных стран и международных организаций, направляемых в российские министерства и ведомства в качестве консультантов, а на самом деле с правом первой и решающей подписи. Затем пошли сотрудники фондов, советов, групп, представительств, каких-то организаций, институтов — у Великого Дедки зарябило в глазах от обилия дружелюбно улыбающихся клерков. Их было много, как саранчи. «На ловлю счастья и чинов»? — вспомнил он слова поэта и с удовлетворением отметил, что народу придется до предела затягивать пояса, чтобы прокормить новое нашествие.

— 666-й Бес-2, — раздался вдруг мелодичный и приятный женский голос.

Главлукавый вскочил так расторопно, что шерсть затрещала от электрических разрядов, стал по стойке смирно. На стене появилось лицо с абсолютно правильными чертами. Оно принадлежало еще молодому человеку — по возрасту, пожалуй, могло даже заинтересовать кадровое агентство «Тризна». У него не было никаких рогов, и Великий Дедка не сразу догадался, что это Люцифер, Вселенский Сатана собственной персоной.

— Работа по созданию так называемой новой элиты идет у вас в целом успешно, — сказал Люцифер.

— Рады стараться, ваше вселенское сатанинство, — щелкнул копытами Главлукавый.

Падшему ангелу не понравилась его бойкость, по лицу прошлась тень неудовольствия.

— Новая элита, точнее, лжеэлита, способна напакостить много. И напакостит, — продолжал Вселенский Сатана. — Что было характерно для кремлевских старцев? То, что у них под рукой всегда была куча академиков всевозможных придворных наук, которым только дай что-нибудь научно обосновать. Но кто сейчас верит в науку? При президенте Бобдзедуне должен быть этакий специальный Бобец, объясняющий даже то, о чем президент в силу своего уровня никогда в жизни и не слыхивал. Вообще средства массовой информации должны быть увешаны гроздьями таких бобцов-охмурял. В значительной степени у них должен быть развит комплекс глухаря — эта птица поет свою песню, не взирая ни на что. Бобцы должны камлать песню Бобдзедуна, его линию, не обращая внимания ни на какие антилиберальные и антиреформаторские выходки туземцев. Вплоть до уничтожения оппозиционного парламента. Задача ясна?

— Так точно! Спасибо за мудрейшую подсказку. У меня уже есть один такой, даже фамилия похожа, — разошелся Главлукавый.

— Это, извините, не подсказка, а указание, — зловеще поправил Вселенский. — Теперь о программе «Новые русские». Представляется удачной, хотя над ними будут потешаться не только в этой стране, но и на всей планете. Но мы же не всерьез собираемся заниматься ими! Создание так называемого среднего класса по степени реализации должно приравниваться к построению светлого будущего. Он должен быть не средним, а вечно посредственным и даже средневековым по своим повадкам. Гораздо более важная ваша задача: формирование лженарода. Сообщества не граждан, способных к сопротивлению и коллективными действиям, а сборища жадных, ненавидящих и завидующих индивидуалистов, обуреваемых жадностью, похотью и гордыней. Готовых за ничтожнейшую выгоду, дозу наркотика, зеленую купюру удушить даже мать родную или грохнуть отца. Не только крестного, но и родного. Речь идет о создании принципиально нового типа жителя этой страны — лимитропа. Совершенно необязательно, что он прибыл в Лимитград по лимитному набору. Лимитроп — это не история прописки, а образ жизни, если так можно назвать пакостничество, воровство, обман, ложь, предательство, высокомерие и прочие прелести. Это прежде всего отсутствие каких-либо корней, торжество принципа: моя Родина там, где выгодно. Должны быть созданы условия для самолимитации. Быть лимитропом должно быть удобно, уютно и почетно. И это гарантия того, что тут вместо нации и народа на вечные времена будет всего лишь население, точне — электорат для административного ресурса. В итоге эта страна должна быть всего лишь Точкой RU, а в конце концов — напоминать собой зоопарк Юрского периода. Ее нужно заселить по уровню развития и моральным качествам бобдзедуноподобными динозаврами — бюджетными хищниками, ворами-охранниками и охранниками-ворами, а также травоядными шестисоточниками. И все это под демократически-реформаторским соусом. По большому счету, конечно, этот зоопарк должен быть оскорбительным даже для динозавров. Вы вполне понимаете, о чем я говорю?

— Так точно, ваше высокосатанинство!

— Допустим, — вздохнул Люцифер. — Эта задача комплексная, многогранная и долговременная. Это вам не танки гонять по Лимитграду в честь полувекового юбилея гитлеровского наступления на Москву. Ваш предшественник был не лишен юмора — сделал попытку создать человека без всяких потребностей, поскольку их невозможно удовлетворить. Иначе говоря, пародию на задумку кремлевской геронтологии о наиболее полном удовлетворении материальных и духовных потребностей советского человека. И что же — Степка Лапшин до сих и мается без потребностей, с запаянным горлом и задним проходом?

— Моя личная недоработка. Но мы используем его в деле создания невыносимых условий существования поэта Ивана Где-то, который был похоронен заживо. По нашим сведениям он встретился на небесах с самим Саваофом, а затем вылез из могилы. Подозреваем, что выполняет спецзадание.

— Ну и Бог с ним, с этим Иваном Где-то. Все это мелко, мой генерал. Мы же с вами договариваемся о чем? О том, что талант — несчастье, честность — порок, а вот пакость — истинная доблесть. Степку Лапшина надо перемонтировать в лимитропа — жадного, завистливого, подлого, готового на все ради достижения своей жлобской цели. Потребности у него ненасытные, в первую очередь алкогольные. Он должен быть суперактивным, заражать других своими моральными уродствами, словно валютная проститутка СПИДом. Ему должна сопутствовать видимость, особо подчеркиваю это, видимость успеха — в противном случае ему никто не будет завидовать и подражать. Желаю успеха.

Изображение Люцифера исчезло.

Великому Дедке надоело лицезреть задумчивую харю Главлукавого и он отключил канал связи.