Тяжелая рука бюрократии

Переходя к характеристике эпохи Герцена, Цомак сосредоточивает внимание на критике трех «столпов» общественной, политической и идеологической жизни России.

«На Руси царила, пишет он, долгая ночь безвременья, начавшаяся с казней декабристов», а с вступлением на престол Николая I «всесильная и тяжелая рука бюрократии бессменно давила на протяжении трех десятков лет и не давала свободно вздохнуть ни частной, ни общественной, ни государственной жизни».

Самодержавие, православие и официальная народность вот те три принципа, которые пронизывали всю политическую жизнь, общественную мьисль и идеологию. Все, что выходило за пределы этой системы, жестоко преследовалось и отвергалось. Все, что поддерживало эту систему, официально санкционировалось и благословлялось охранителями системы. Это касалось всей многообразной духовной жизни и интересов людей огромного государства. К этим «символам веры» неизбежно обращались и возвращались «люди, стоявшие у руля жизни всего государства». К ним же, и только к ним, разрешалось обращаться всем мыслящим людям России, как к единственному источнику государственной, политической и идеологической мудрости.

В черновых набросках и подготовительных материалах к статье «ИскандерГерцен» сохранились выписки из заметок. А. В. Никитенко о Л. В. Дубельте, управляющем «III отделением собственной его императорского величества канцелярии» с с 1835 года. Этих цитат всего три, но они типичны для политических и идеологических принципов преданных охранителей самодержави, православия и официальной народности.

«Россию можно сравнить с арлекинским платьем, которого лоскутки сшиты одной ниткой, и славно и красиво держатся. Эта нитка есть самодержавие. Выдерни ее, и платье распадется». «В нашей России ученые должны поступать, как аптекари отпускать ученость только по рецепту правительства». «Свобода книгопечатания есть бич человечества: она свела с ума всю Западную Европу»92 таковы основные идеологические и политические установки самодержавия в понимании преданного охранителя его устоев, в понимании человека, не находившего для Герцена, по его собственному признанию, «достаточно гадкого дерева, на котором бы его повесить».