Светотень

К 9-му дню ухода из жизни А.И. Солженицына

Известие о смерти, прощание и похороны Александра Солженицына стали на несколько суток содержанием жизни нашего общества, которое пыталось воздать должное этому безусловно великому человеку. В такие дни господствует один жанр – панегирический и величальный, с экранов телеящиков не сходят записные пустобрехи, балаболки и болтуны, которые входят в номенклатуру нашего рекламовидения вроде бы как выразители общественного мнения.

Но проходит время, боль утраты притупляется, в свои права вступают время и история, которые, как архангел Гавриил, начинают анализировать, что в жизни и деяниях покинувшего этот мир положительного, а

К 9-му дню ухода из жизни А.И. Солженицына

Известие о смерти, прощание и похороны Александра Солженицына стали на несколько суток содержанием жизни нашего общества, которое пыталось воздать должное этому безусловно великому человеку. В такие дни господствует один жанр – панегирический и величальный, с экранов телеящиков не сходят записные пустобрехи, балаболки и болтуны, которые входят в номенклатуру нашего рекламовидения вроде бы как выразители общественного мнения.

Но проходит время, боль утраты притупляется, в свои права вступают время и история, которые, как архангел Гавриил, начинают анализировать, что в жизни и деяниях покинувшего этот мир положительного, а что не очень. Жизненный путь А.Солженицына удивительно точно совпадает с жизнью страны. От юношеского прокоммунистического наива до сомнений в истинности господствующей идеологии, отрицания сталинизма, за что он стал узником ГУЛага, до повести «Один день Ивана Денисовича», потрясшей не только страну, но и весь мир, до борьбы на уничтожение коммунистического строя на родине, а потом и до положительного отношения к политике В.Путина, поскольку писатель-государственник увидел в ней те элементы созидания, возвращения стране достоинства и величия. По жизни и произведениям Солженицына можно изучать историю Советского Союза и России – они неоднозначны и противоречивы, но объединены единой общественной амплитудой, накладываются друг на друга.

Еще не настала пора спокойного и объективного анализа жизни и творчества писателя. Впрочем, спокойного не будет – отношение к Солженицыну всегда было пристрастным, таким оно и останется. И субъективности в оценках будет много – он затронул многие струны составляющих общество политических, философских и эстетических групп и течений.

Он перепахал Россию. Труд титанический, но опять же неоднозначный. Пахать можно с целью окультуривания почвы, а можно и с целью ее уничтожения. Последнее – это когда борозды нарезают по оврагам сверху вниз и дожди смывают плодородный слой, делают почву непригодной для возделывания на ней культурных растений. В России же в фигуральном смысле оврагов всегда было больше, чем в иных странах, и деятельность Солженицына отнюдь не уменьшила их число.

Если присмотреться к природе его общественного и литературного дарования, то легко можно обнаружить, что оно основано на неуёмной жажде самовыражения. Чрезвычайно опасно племя самовыразителей – ради красного словца они способны уподобиться библейскому Хаму, ими движет предельно гипертрофированнное честолюбие, они готовы пуститься во все тяжкие, только бы заслужить внимание общества. Как правило, они разрушители, преобразователи, реформаторы и трансформаторы, при этом умудряются остаться как бы девственно невинными идеалистами. Разлад с действительностью, непонимание, интуитивная опаска общества к их призывам и стенаниям — постоянные спутники самовыразителей. Самое трудное для самовыразителей — остаться объективными в оценке событий и явлений. Солженицыну дул попутный общественный ветер в паруса – на видные общественные и творческие вершины его вознесла волна хрущевского мстительного антисталинизма.

От Хрущева до Путина – вот две отправные точки эволюции Солженицына как общественного деятеля и социофилософа. Впрочем, цену Хрущеву Солженицын прекрасно знал, а о содержании диалога Солженицын-Путин мало что известно. С большой вероятностью можно предположить, что национальные проекты, в частности, демографический, — явно рожден в результате солженицынского лозунга о сбережении народа. Разве одного этого мало для возникновения в массах российских народов чувства признательности к писателю? Тем не менее, это точки приятия, пусть и частичного, Солженицыным существующей власти, своеобразная спираль развития его общественно-политических пристрастий.

Как ни странно, однако пахал Солженицын не всегда глубоко. Коммунизм он не рассматривал как результат чужебесия мыслящей части российского общества, чужебесия европейского, «обогатившего» наш народ мозговой сухоткой западных интеллектуалов, как и поползновения к «цивилизованному» забугорью, обернувшиеся французской болезнью, как в старину именовался сифилис, а в наши дни активно приобщился к такому достижению «цивилизации», как СПИД. Когда Солженицын по воле брежневского политбюро и главного своего идеологического противника, что-то вроде фельдмаршала советской идеологии, носившего картуз и галоши, питавшего гречневой кашкой с молоком, оказался на Западе, то его потрясли тамошняя бездуховность и лицемерие, аморальность и продажность. Куда было деваться беспокойной солженицынской мысли, что считать наиболее подходящим образцом для жизни? Дореволюционную Россию. Так он стал консерватором, идущим спиной вперед. Реформатор-консерватор – такая порода не редкость, даже типична для России.

Запад не обращал особого внимания на писательские претензии к себе, главное для него были отменные стенобитные свойства Солженицына для разрушения коммунистической цитадели. В азарте ненависти к коммунизму Солженицын оправдывал авансом даже применение ядерного оружия против СССР – будем надеяться, что давнее сообщение об этом имеет подкремлевские пропагандистские корни. Как не разглядел он европейские родимые черты коммунизма, так он и не понял, что Запад ведет, по крайней мере уже двести лет, против нашей страны Великую антирусскую войну, а отсюда и непонимание того, что ему нашлось место в сменяющих друг друга колонах вооруженных всеми известными образцами горячего и идеологического оружия и наступающих на нас западных «цивилизаторов», являющихся русофобами уже на генетическом уровне. Следствием явилось неожиданное осознание того, что он, как и сотни ударников из диссидентских «войск», целился в коммунизм, а поразил Россию. Он не представлял, что коммунизм в стране был во второй половине ХХ века не марксистским и не ленинским, а уже переваренным в традиционно национальном духе, что он диффузировал с отечественным стремлением к справедливости, коллективизму, равенству и братству, неприятию неправедно нажитого богатства. Вырвать это можно было лишь нанеся национальному организму тяжелейшую травму, а при неблагоприятном течении процесса и смертельную рану.

До нарочитой церемонии возвращения на Родину, через всю страну, от Владивостока до Москвы (этакий белый конь длинной в десять тысяч километров!), с торжественными встречаниями, духовыми оркестрами и взахлеб приветственными речами он не понимал того, что благодаря и ему сделали с Россией. Прозрение, должно быть, поразило его в тот момент, когда главный всесоюзный Герострат наградил его орденом Андрея Первозванного, тем самым как бы приглашая его в свою компашку разрушителей и разворовывателей страны. В отличие от питерского зерцала духовности, нравственности и либеральности Александр Исаевич не стал драить шею под орденскую цепь, а с презрением отказался принять награду. Тем самым расплевался с ельцинизмом, вернул хоть в малой степени честь и достоинство патриотически настроенной интеллигенции. Как обустроить Россию стало главной его болью, искупительной мыслью и заботой.

Как в капле воды отражается в его отношении к Шолохову нетерпимость к другим выдающимся соотечественникам, нетерпимость к чужому мнению вообще. В ХХ веке писатель в России может быть только один – Солженицын, а потому Шолохов не мог написать «Тихий Дон». Такова логика кукушечьего поведения самовыразителей.

В последние годы Солженицына, не взирая на августейшую дружбу, не баловало вниманием телевидение. Как бы чего не отмочил старикан? Нет, не был забытым, но даже он для нынешней молодежи оказался в числе неизвестных. Ничего удивительного для страны, где проводится политика отделения настоящей литературы от государства, духовности и нравственности народа. Впрочем, здесь исключение: Путин отдал распоряжение уделить большое внимание присутствию произведений Солженицына в учебных программах. Но известно, что лишь подтверждают исключения. Интерпретаторы уже орудуют литературоведческими скальпелями, ножовками топорами, приготовляя из огромного творчества великого писателя приятную для властей отбивную…

У каждого человека есть моменты, которые он не может вспоминать без сожаления. Солженицын в этом смысле не исключение типа Горбачева, который оценивает собственные деяния исключительно положительно. Что правда, а что навет – забота нынешних и будущих исследователей его жизни и творчества. Даже на Солнце есть пятна, но они не определяют роль и функции светила в системе его имени.

Солженицын, при огромном масштабе его личности и творческих наработок, все же не стал выразителем дум и чаяний народных, отцом нации. Для этого ему недоставало несомненности. Индивидуальность, не ставшая всеобщностью. Гигант-исследователь, но средней руки аналитик и экстраполятор. Он великий писатель, однако его трудно назвать светилом, поскольку он светотень нашего Отечества в ХХ веке. Великие Свет и Тень…

P.S. Материал уже был написан, когда пришло сообщение, что Большую Коммунистическую улицу переименовали в улицу Солженицына. Символично. Будем надеяться, что улица Солженицына никогда не станет Большой Коммунистической.