Рабская доля признана нормой

Рабская доля признана нормой жизни для горянки всеми; и родными, и чужими. Безысходным горем исполнена вся ее жизнь, где бы она ни находилась, в доме отца или мужа — все равно. «Печальной повестью» звучит рассказ горянки-вдовы, обращенный к дочери: Не спрашивай… ты не поймешь родная, Мою печаль и тайну этих слез. Как ты теперь, я сердце молодое Лишь для любви и счастья берегла. Пришла пора… Я этой жизни новой Мечтала всю, всю посвятить себя, Но мой отец, твой дедушка суровый, Решил не так… Я вышла, не любя. Безропотно, с покорностью рабыни, Несла я крест, — тому свидетель бог, — Хоть жизнь была бесцветнее пустыни. Эта характеристика судьбы горянки прямо перекликается с горькими словами Некрасова о доле русской крестьянки: Три тяжкие доли имела судьба, И первая доля: с рабом повенчаться, Вторая быть матерью сына раба, А третья — до гроба рабу покоряться, И все эти грозные доли легли На женщину русской земли. Судьба горянки была, может быть, еще суровее и беспросветнее, чем «суровая доля» «женщины русской земли», и этим объясняется та глубокая общность произведений Коста и Некрасова, посвященных теме «женской доли». В русских стихотворениях Коста этого периода мы видим особенную позицию повествователя, т. е. особый тип отношений между повествователем и условным адресатом — слушателем. В поэме «Плачущая скала» Коста обращается к узкому кругу читателей-друзей — («Пишу опять, но вы признанья, друзья, не требуйте пока…), в поэме «Фатима» (первый вариант) поэт полемизирует с неким читателем, имея в виду читателя не из народа, нередко иронизирует над ним, сталкивая его лицом к лицу с чуждой ему правдой народного быта.