Вот образчик стиля Перышкина

Вот образчик стиля Перышкина со всеми атрибутами манеры письма эпигонов Марлинского, высмеянных еще Белинским: «Она Это прелестное создание, этот благоухающий цветок… Как она отуманила мою голову?! Каждое ее слово, улыбка, взгляд… Нет, я до сих пор не могу верить, чтобы в таком небесном образе скрывалось исчадие ада, чтобы в такой божественной улыбке змеилось смертоносное жало ядовитой гадюки, чтобы этот взор, как озеро, отражавшее сияние луны, мерцания звезд и трели соловья, чтобы этот взор, как факел маяка, манивший усталого мореходца в туманную ночь; чтобы этот взор, горевший таким восхитительным огнем, был так полон коварства, лжи и ледяного бессердечия… О женщины, женщины! Бессодержательность-— ваше имя!» А вот как он мыслит себе образ поэта, происхождение художественного дарования: «Мы — артисты, художники и в особенности поэты — призваны учить темный люд, проповедовать ему с высоты Парнаса великие общечеловеческие принципы. Мы для этого запасаемся самоотвержением, берем жало мудрыя змеи и глаголом жгем сердца людей. Это наш долг — это наше счастье. Но вот и наше несчастье: грубое и невежественное человечество гонит нас из города в город, проклинает, побивает камнями, бичует, подвергает колесованию, сожигает на костре». Но «дух, живущий в нас, не умирает никогда: ходит из поколения в поколение, развивается, крепнет и создает такие имена, как Шиллер, Байрон, Гете, Пушкин, Лермонтов…». Образ поэта-парнасца, сверхчеловека-жреца, с его проповедью отвлеченных «общечеловеческих принципов»; поэта, принадлежащего некой касте людей «вечно живого духа», противопоставленного «невежественному человечеству», — такой образ был для Коста неприемлем, чужд и враждебен.