Часть 13

Маркел Маркелыч  уже сидел на скамейке, недалеко от фонтана. Увидев Евдокию Степановну, пошел ей навстречу, преподнес букет гвоздик, и она почему-то растерялась, почувствовала, как лицо залило жаром. Казалось, что все люди сейчас смотрят на нее и думают: надо же, пенсионерка, а пришла на свидание… Она уже раскаивалась, что согласилась идти с Маркелом Маркелычем в театр — вдруг кто-нибудь из знакомых окажется здесь, увидит, пойдут разговоры: наша Москвасфера, дарагой наш Евдаким на пенсию вышла и жениха завела…

   — Может, уйдем куда-нибудь, — предложила она, перепутав «уйдем» с «пойдем».

   — Куда?

   — Куда-нибудь, — попросила

Маркел Маркелыч  уже сидел на скамейке, недалеко от фонтана. Увидев Евдокию Степановну, пошел ей навстречу, преподнес букет гвоздик, и она почему-то растерялась, почувствовала, как лицо залило жаром. Казалось, что все люди сейчас смотрят на нее и думают: надо же, пенсионерка, а пришла на свидание… Она уже раскаивалась, что согласилась идти с Маркелом Маркелычем в театр — вдруг кто-нибудь из знакомых окажется здесь, увидит, пойдут разговоры: наша Москвасфера, дарагой наш Евдаким на пенсию вышла и жениха завела…

   — Может, уйдем куда-нибудь, — предложила она, перепутав «уйдем» с «пойдем».

   — Куда?

   — Куда-нибудь, — попросила она. — Знаете, я стесняюсь…

   — Ну что ж, пойдемте, прогуляемся…

   Он был в новом темно-сером костюме, представительный, уверенный в себе.

   Они пошли. Евдокия Степановна не знала, как ей быть: попросить его, чтобы он взял ее под руку, или она должна взять его. Первое не соответствовало их возрасту, не двадцатилетняя же она девушка, чтобы так ходить, а второе — не жена она ему, почему должна виснуть на его руке? Думая об этих тонкостях этикета, она вначале шла с ним по аллее рядом, а потом, сама того не желая, оказалась на несколько шагов впереди. Почувствовав, что его нет рядом, остановилась, обернулась — он, прихрамывая, догонял ее, догонял молча, закусив губу…

   — Простите, Маркел Маркелыч,- прижала она гвоздики к своей груди. — Извините, ради Бога, я не хотела…

   Она взяла его под руку и подвела к скамейке.

   — Что вы, Евдокия Степановна, — сказал он.  — Ничего особенного, просто я не могу быстро ходить.

   Они сидели на крайней скамейке и молчали. Маркел Маркелыч закурил, заговорил раздумчиво:

    — Люблю этот сквер. Нет, люблю — не то слово… Здесь нужно другое слово. Каждый год прихожу сюда Девятого мая — здесь, — он показал рукой на деревья, — на них висят номера армий, корпусов, дивизий, полков… И стоят возле них фронтовики… Встречаются, обнимаются, плачут и пляшут… Мне ни разу не посчастливилось встретить здесь кого-нибудь из тех, кого я знал ее тогда. Где они?.. Из своей дивизии встречал, из своего полка даже одного несколько лет назад встретил, но больше он не приходит… И не один я такой. Нас меньше и меньше, и встретиться с каждым годом труднее. Когда-нибудь сюда в последний раз придет последний фронтовик, — он на минуту замолчал, докурил сигарету. — Знаете, о чем я думаю, когда прихожу сюда? Поставить бы здесь памятник однополчанам. Можно было бы подумать, как его лучше сделать, но вот пришел бы я на День Победы сюда, не встретил никого, подошел к памятнику и сказал: «Ребята, здравствуйте…»

   Он еще раз замолчал, а потом вдруг сказал зло, враждебно:

   — А здесь теперь проститутки и голубые, ну, педерасты да лесбиянки, — уточнил он, уловив непонимание в глазах Евдокии Степановны, — все больше тусуются…

   В сентябре Клава отмечала день рождения. За эти месяцы она, конечно, узнала причину странного поведения Евдокии Степановны, более того, когда она открылась Клаве, не было дня, чтобы не говорилось на кухне о Маркеле Маркелыче.