Часть 11

— А как же… До середины сорок третьего в матушке-пехоте, а затем, как нестроевой, кашеваром. Так на кухне верхи в Берлин и въехал. И после войны по поварской линии пошел — в столовых, кафе, шашлычных, ресторанах, где только не работал. Знаю, что нескромно, но я академик своего дела. До пятисот блюд могу делать! Все соседки за советами и рецептами бегают, да и племянники с племянницами всегда приглашают помочь, когда готовятся к какому-нибудь торжеству… Я бы и сейчас работал, но у меня аллергию к муке нашли — как услышу запах ее, так становится душно, глаза на лоб лезут. Ну

   — А как же… До середины сорок третьего в матушке-пехоте, а затем, как нестроевой, кашеваром. Так на кухне верхи в Берлин и въехал. И после войны по поварской линии пошел — в столовых, кафе, шашлычных, ресторанах, где только не работал. Знаю, что нескромно, но я академик своего дела. До пятисот блюд могу делать! Все соседки за советами и рецептами бегают, да и племянники с племянницами всегда приглашают помочь, когда готовятся к какому-нибудь торжеству… Я бы и сейчас работал, но у меня аллергию к муке нашли — как услышу запах ее, так становится душно, глаза на лоб лезут. Ну и рана на старости лет от жары стала чаще открываться. Работа наша не из легких, недаром же по какой-то статистике повара по непродолжительности жизни стоят на первом месте, журналисты — на втором, а полицейские только на восьмом. Да, может, читали, у одного поэта, Николая Старшинова, рана через тридцать лет открылась? Через тридцать лет!

   Водоводов минуту помолчал, стал убирать. Евдокия Степановна поднялась, чтобы помочь ему, но не успела ничего сделать -он уже управился, смятая в ком газета полетела в угол, стол разобран и ящики были поставлены к стенке. Маркел Маркелыч сел на прежнее место.

   — Извините, Маркел Маркелыч, а какая у вас семья?

   — Как вам сказать, — руки, лежавшие мирно на коленях, вскинулись и опять успокоились. — Один я и вроде бы не один… Три брата нас было. Я — с тринадцатого, Иван — с четырнадцатого, Филипп -– с пятнадцатого. Братья в военные пошли — один артиллеристом стал, а второй — наш брат, пехота. Командиры. А я остался в родительской избе. Как-то вышло, что они поженились раньше меня, и перед войной образовалось у них по двое детей. И вот жизнь: я холостяк, вернулся, а они – нет. На Изюм-Барвенковском направлении… Мы и воевали все втроем рядом, а увидеться не пришлось. Приносят как-то мне фронтовую газету ребята, говорят: «Тут про твоих братьев и про тебя написано». Иван и Филипп крепко воевали, о них писали, а братья и меня вспомнили, мол, старший наш, Маркел, тоже где-то воюет. Собрался, было, я уже к ним в гости, наш комполка дружил с Иваном в школе командиров, а тут меня и звездануло… Гиблым местом для нашей семьи оказался тот Изюм. По названию вроде бы город самый сладкий, а по сути – горький. Там  над городом гора стоит, на ней табличкам прикреплена. Я был там вот в этот День Победы, списал, что там написано, — он вынул записную книжку, полистал. — Вот. Цифры вначале такие: «1941-1943». Это значит, что три года, с перерывом на Сталинград, там шли бои. Орденом Отечественной войны Изюм недавно наградили — до мая сорок второго немцы город не могли взять, потом там было и знаменитое поражение под Харьковом, а потом Изюм-Барвенковское направление. А на табличке той наша пятиконечная звезда на двух веточках, — Маркел Маркелыч долго перечислял номера армий, гвардейских и простых стрелковых и кавалерийских дивизий. — Иван погиб при форсировании Донца, а Филипп — возле той горы. Кремянец она называется… — Он снова на минуту замолк, видимо, вспомнил что-то такое, о чем не хотелось сейчас говорить.