Часть 7

Можно же не так сразу, не одним махом и не с ущербом для здоровья, во всяком случае…  Ведь то, что делала Клава, — это было в десятки раз серьезнее и хуже ее Шикотана. Но она не решилась призывать в помощники Людмилу — та слишком была прямолинейна, как и ее мать, да и Клава никогда бы не простила Евдокии Степановне такого шага.

   Выручил ее случай. Больше по инерции, нежели с какой-то целью читала Евдокия Степановна объявления на улицах, и вдруг ее внимание привлекло обращение к пенсионерам идти торговать газированной водой. Главное — пенсия сохранялась и гарантировалась вполне приличная

Можно же не так сразу, не одним махом и не с ущербом для здоровья, во всяком случае…  Ведь то, что делала Клава, — это было в десятки раз серьезнее и хуже ее Шикотана. Но она не решилась призывать в помощники Людмилу — та слишком была прямолинейна, как и ее мать, да и Клава никогда бы не простила Евдокии Степановне такого шага.

   Выручил ее случай. Больше по инерции, нежели с какой-то целью читала Евдокия Степановна объявления на улицах, и вдруг ее внимание привлекло обращение к пенсионерам идти торговать газированной водой. Главное — пенсия сохранялась и гарантировалась вполне приличная зарплата.

   Спустя несколько дней Евдокия Степановна получила в заведование аппарат с газировкой и освоилась управляться с ним так, словно всю жизнь только то и делала, что утоляла жажду москвичей. Поначалу она стыдилась новой работы — что-то усматривала предосудительное в таком занятии, боялась встретиться со знакомыми с фабрики, но потом успокоилась — мало ли что могут подумать, она же не ворует, а работает. Ну, скажет какая-нибудь особа, мол, стала наша Москвасфера, дарагой наш Евдаким газировщицей, но зато в другом деле у нее совесть будет чиста.

   «Вот теперь, дорогая моя подружка, голыми руками меня не возьмешь»,- торжествовала она и строила планы разговора с Клавой, основной целью которого было заставить ее жить так, как прежде.

   Евдокия Степановна утаила от соседки новое свое занятие — для большей неожиданности. И когда наступил день очередного откладывания на дачу, она положила перед Клавой ровно столько же, сколько внесла она, и тут же рассчиталась с недоимкой прошлого месяца.

   — Еще немного, и мы — хозяйки участка! — воскликнула Клава и осеклась, видимо, почувствовав что-то неладное, спросила: — А откуда у тебя столько денег?

   Евдокия Степановна рассказала и попросила Клаву больше не скаредничать. Та покачала головой и усмехнулась:

   — Ох, и умна ты, Москвасфера, ох, и умна!

   — Не называй меня так, прошу тебя.

   — Я же любя.

   — Любя или не любя, но мне неприятно.

   — Ладно, не буду. Не обижайся, — сказала Клава таким тоном, словно в ее власти было решать, обижаться или не обижаться Евдокии Степановне.

   Вечером следующего дня Клава не пришла с работы, появилась лишь в одиннадцатом часу ночи. Она вбежала в комнату Евдокии Степановны возбужденная, с ликующим блеском в глазах и, хлопнув себя по бедру, воскликнула:

   — Здесь, здесь у нас с тобой участок, — она для убедительности еще похлопала, — вот здесь, в кармане. Взяла  все-таки в кассе взаимопомощи и помчалась. А хозяева мнутся, мол, картошку посадили, овощи. Черт с ними, говорю, овощами-то, потом заберете. И яблоки — забирайте. Все забирайте! Согласились, документы оформлять будем. Теперь мы с тобой, Дуня, дачницы-помещицы…

   А Евдокия Степановна не обрадовалась. Если раньше затея с дачей казалась ей недоразумением и была еще возможность каким-то образом выйти из игры, была надежда, что Клава пошумит, побегает и откажется от своих планов, но теперь она поняла, насколько это серьезно.