Часть 1

Квасъ.Газ.вода  

Рассказ

   В Москве, пожалуй, как ни в одном городе, — конечно, если не брать во внимание города с преобладанием женского населения, — много пожилых женщин. Стариков мало — причиной тому война, да и живут они незаметнее и, как утверждает статистика, гораздо меньше своих сверстниц. Старухи всегда на виду: в любом магазине, в метро, в автобусах, троллейбусах и трамваях – едут, озабоченные делами, нянчат внучат, выводят гулять на детские площадки, прогуливаются сами. Собирают грибы и ягоды в подмосковных лесах, торгуют на рынках, сидят вечерами — нахохленные и в теплое время года — на скамеечках перед

Квасъ.Газ.вода  

Рассказ

   В Москве, пожалуй, как ни в одном городе, — конечно, если не брать во внимание города с преобладанием женского населения, — много пожилых женщин. Стариков мало — причиной тому война, да и живут они незаметнее и, как утверждает статистика, гораздо меньше своих сверстниц. Старухи всегда на виду: в любом магазине, в метро, в автобусах, троллейбусах и трамваях – едут, озабоченные делами, нянчат внучат, выводят гулять на детские площадки, прогуливаются сами. Собирают грибы и ягоды в подмосковных лесах, торгуют на рынках, сидят вечерами — нахохленные и в теплое время года — на скамеечках перед домами, на бульварах и скверах. И по извечной бабьей привычке обсуждают всё, что случилось или может случиться в подвластной их обозрению жизни.

   Среди них немало одиноких, войной обиженных и обойденных судьбой, не выходивших замуж, не имевших детей, с нетронутым материнским инстинктом и нерастраченной нежностью и лаской. Больше всего таких женщин в тех местах, где живут работницы всевозможных женских производств — текстильных, прядильных, швейных и тому подобных предприятий.

   Евдокия Степановна Кулакова прожила жизнь именно в таком месте. В старой, тридцатых годов постройке, задуманной вначале как женское общежитие, а затем ставшей обыкновенным жилым домом с системой коммунальных квартир. Евдокия Степановна никогда и нигде звезд с неба не хватала, трудилась на прядильной фабрике честно и самоотверженно, и, сложись ее жизнь иначе, она была бы преданной своему мужу, детям и детям их детей.

   В этом доме Евдокия Степановна занимала комнату девятиметровку, лелеяла и холила, как живое существо — всегда она была у нее нарядной, праздничной. Евдокия Степановна получила ее после пятнадцати лет работы, досталась она ей как самая большая мечта — отказали тогда нескольким семейным, с детьми, а ей дали. Евдокии Степановне было стыдно, словно она позарилась на чужое, принадлежащее по праву не ей, и поэтому чуть не отказалась от такого подарка. Но в фабкоме сказали, что семейным скоро дадут отдельные квартиры.

   — Ох, и дуреха, ты, Евдокия, — с присущей ей прямотой и определенностью в суждениях отговаривала ее старинная приятельница Клава, занимавшая две комнаты в той же квартире. — Тебе же только тридцать пять, может, замуж еще выйдешь. С жилплощадью легче выйти, чем с общежитием. Кто же от своего счастья отказывается?

   — Какой там замуж… Всех разобрали, одна я осталась, — не очень весело отвечала Евдокия Степановна, но комнату взяла, и следила за ней, и благоустраивала, потому что все равно боялась упреков: позарилась, мол, на чужое да еще и содержит не в порядке. Она даже хотела тогда сразу же выйти за кого-нибудь замуж, за кого угодно, за черта лысого — только бы оправдать свое право на девятиметровку.

   Вот такие были раньше совестливые люди.

   Замуж, конечно, она не вышла. Причин было много. Во-первых, Евдокия Степановна и в молодые годы не отличалась красотой. Были у нее когда-то на круглых щеках ямочки, нравились они немногочисленным ухажерам, в том числе и односельчанину Григорию Дворцову, ради которого она и подалась в Москву.