Часть 8

Теперь им нечего не оставалось, кроме как выговориться, успеть сказать хоть маленькую частичку того, что могло быть сказано. Нечаянное знакомство, не имеющее никакого продолжения.

   Она отодвинула занавеску, посмотрела в темный круг иллюминатора, прикрывшись рукой от света. Луна, такая яркая, что не видно было звезд, залила светом облака, плывущие внизу и похожие на голубые горы. Самолет, распластавшись, повис над ними, казался недвижимым, и только из двигателя на крыле вырывалось едва заметное синее пламя, настолько прозрачное, что это было уже не пламя, а свечение.

   — Господи, как красиво, — вздохнула Лариса Никитична.

   Виктор Иванович, соглашаясь

Теперь им нечего не оставалось, кроме как выговориться, успеть сказать хоть маленькую частичку того, что могло быть сказано. Нечаянное знакомство, не имеющее никакого продолжения.

   Она отодвинула занавеску, посмотрела в темный круг иллюминатора, прикрывшись рукой от света. Луна, такая яркая, что не видно было звезд, залила светом облака, плывущие внизу и похожие на голубые горы. Самолет, распластавшись, повис над ними, казался недвижимым, и только из двигателя на крыле вырывалось едва заметное синее пламя, настолько прозрачное, что это было уже не пламя, а свечение.

   — Господи, как красиво, — вздохнула Лариса Никитична.

   Виктор Иванович, соглашаясь с ней, кивнул головой. Подложив ладонь под щеку, Лариса Никитична устроилась поудобнее в кресле и смотрела него.

   — О чем вы сейчас думаете? — спросила она.

   Он как-то криво улыбнулся, и от этого у него будто еще больше заострился подбородок.

   — Трудно сказать…

   — А все же? Или вы теперь боитесь быть скучным?

   — Нисколько. Я ведь не брал обязательство развлекать вас.

   — Все-таки вы на меня обиделись, Виктор. А женщинам надо прощать…

   Он ничего не ответил.

   — Так о чем вы все-таки думали, если не секрет?

   — Пожалуй, скажу, — решился Виктор Иванович и привстал на кресле, чтобы повернуться к ней. – Не могу объяснить почему, но я весь вечер думаю об одной и той же мысли Толстого. В эту командировку я вечерами перечитывал «Анну Каренину», и меня потрясла одна мысль, в самом конце… Хотите – верьте, хотите – нет, но это так, черт побери. От нее так просто не отвяжешься  — нет! У Толстого сказано, что жизнь имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее. Властен, понимаете? Не «могу», и не «хочу», и не «должен», а именно – «властен». Всего несколько слов – и в них самое важное. Вдумайтесь только в эту толстовскую формулу: несомненный смысл добра. Не-сом-нен-ный… Боже мой!..

   У него говорило все лицо – глаза, морщины, губы. Широкие кустистые брови, взлетавшие вверх, когда он удивлялся тому, о чем говорил сам. Можно было закрыть уши, так ей казалось, и по мимике, быстрой и выразительной, догадываться о содержании сказанного. Слушать Виктора Ивановича было интересно – он говорил не лениво, не поучая, не изрекая истины, а рассуждал, это были именно рассуждения, спор с самим собой, увлеченный и по-юношески азартный.

   — Вы писали стихи, — сказала она убежденно. — Не отказывайтесь.

   — Не отказываюсь. Только кто их не писал.

   — Извините, что я вас все время спрашиваю. Женщины ведь любопытны, — улыбнулась она и, отважившись, спросила: — Вы счастливы?

   Виктор Иванович ответил не сразу.

   — На это т вопрос ответить ой как нелегко.

   — А в житейском смысле?

   — Не понимаю вас.

   — Господи! – воскликнула Лариса Никитична. — Я нахалка, каюсь, но как вам живется, кто у вас жена, какая она…  

   — У меня нет жены.

   — Развелись?

   — Нет, она погибла, — ответил он и снова помолчал. — Нелепо: в горах пошла зачерпнуть воды, наклонилась, поскользнулась, упала в речку.