Часть 3

Трудно было представить, но несколько десятков лет тому назад то, что  было теперь грузной, деспотичной, капризной Аделаидой Марковной, танцевало в «Ледяной деве» Грига и вскружило голову тогда уже бывшему латышскому стрелку Викентию Коралису. Может быть, он любил ее в свое время, иначе просто не смог бы из далеких двадцатых-тридцатых донести до семидесятых годов стойкую привычку к почитанию слабостей супруги. В свободные от заботы о ней часы он стал доктором технических наук, профессором, а в последние годы, отойдя от служебных дел, превратился вдруг в колонии в пчеловода, а в Москве — заядлого кактусиста. Заставил подоконники цереусами и ороцереусами, устраивал

   Трудно было представить, но несколько десятков лет тому назад то, что  было теперь грузной, деспотичной, капризной Аделаидой Марковной, танцевало в «Ледяной деве» Грига и вскружило голову тогда уже бывшему латышскому стрелку Викентию Коралису. Может быть, он любил ее в свое время, иначе просто не смог бы из далеких двадцатых-тридцатых донести до семидесятых годов стойкую привычку к почитанию слабостей супруги. В свободные от заботы о ней часы он стал доктором технических наук, профессором, а в последние годы, отойдя от служебных дел, превратился вдруг в колонии в пчеловода, а в Москве — заядлого кактусиста. Заставил подоконники цереусами и ороцереусами, устраивал в ванной им какие-то парные бани и все экспериментировал с опунцией, у которой было колоритное название – Рука негра.

   «Не хотите ли заняться кактусами? – спросил он однажды, когда она, придя к ним, рассматривала коллекцию. — О, знаете, это целый мир…Жалею, что начал поздно. В каждом из нас сидит крестьянин и каждый должен когда-нибудь покопаться в земле, посадить, как говорится, свое дерево. Конечно, кактусы – это не то, но все же… Если интересуетесь, готов помочь – они у меня почти все в двух экземплярах. Очень советую: придете с работы, поковыряетесь с ними минут пятнадцать – и станете смотреть на мир другими глазами. В этом что-то есть, есть…»

   Человек тонкий и деликатный, он, очевидно, догадывался о нескладной ее жизни с Михаилом Викентьевичем. У них не было детей. Сначала откладывали до тех пор, пока она закончит аспирантуру и защитит диссертацию. При этом  само собой подразумевалось, что Михаил Викентьевич защитится раньше. Но произошло непредвиденное – она была уже кандидатом наук, а Михаил Викентьевич, теряя в библиотеках остатки волос, никак не мог завершить диссертацию.

   После банкета по поводу ее успешной защиты, когда они вернулись домой, Лариса Никитична сказала мужу, что теперь, пожалуй, можно подумать и о ребенке, тем более что она, кажется, беременна. Наверное, не стоило начинать разговор именно в тот вечер, потому что Михаил Викентьевич был чем-то недоволен. Может быть, ему испортила настроение Аня, подруга Ларисы Никитичны по университету, которая, поднимая тост, заявила, что мужчины должны наконец догонять женщин, а женщинам пора быть женщинами.

   Михаил Викентьевич разводил в маленькой чашечке растворимый кофе. Отпивая маленькими глотками и округляя пухлые, пунцовые, как у ребенка губы, он не спешил с ответом.

   — Видишь ли, Лара, — весомо начал он, — мы люди науки и должны заниматься наукой. Честно говоря, я не готов быть отцом. Тебе повезло, а я никак не пойму, что нужно еще в диссертацию. Смогу ли я закончить ее в течение года – это проблематично. А пойдут пеленки-распашонки…

   — Но идут годы, мне уже двадцать семь. Почти двадцать восемь…

   — Между прочим, мама меня родила в тридцать. Как видишь, она жива до сих пор, жив и я. Мне нужно защитить диссертацию.

   — Позволь, а если ты не сможешь ее защитить?

   — Ну, знаешь…- Михаил Викентьевич резко поставил чашечку, зацепил рукавом халата баночку и столкнул ее со стола.