Пятая часть (Новорусская история)

И побоялся дать, чтобы не задеть самолюбие местных воротил. Обычно в подобных случаях Бульдозер мысленно произносил примерно такую зарубку для своей памяти: «Затуфтовщика этого нерюхливого не затямим и отдрючим». Что на сносном русском языке означало: «Халтурщика этого непонятливого не забудем и накажем».

Рынды припасли напитки и еду, но он вдруг решил проветриться и посетить вагон-ресторан. Он любил неафишным способом посидеть где-нибудь в углу, но это удавалось редко, да и то за бугром — там не гонялись за ним фоторепортеры и телеоператоры.

У его хорошего настроения была одна отвратительная привычка: начинать вспоминать этапы своего боевого пути. А он

И побоялся дать, чтобы не задеть самолюбие местных воротил. Обычно в подобных случаях Бульдозер мысленно произносил примерно такую зарубку для своей памяти: «Затуфтовщика этого нерюхливого не затямим и отдрючим». Что на сносном русском языке означало: «Халтурщика этого непонятливого не забудем и накажем».

Рынды припасли напитки и еду, но он вдруг решил проветриться и посетить вагон-ресторан. Он любил неафишным способом посидеть где-нибудь в углу, но это удавалось редко, да и то за бугром — там не гонялись за ним фоторепортеры и телеоператоры.

У его хорошего настроения была одна отвратительная привычка: начинать вспоминать этапы своего боевого пути. А он был поистине боевым и кровавым. Как только вагон мягко тронулся, из каких-то запасников памяти вспомнились его друзья-однокашники Лёха Медовой и Никита Семенников. Он их привлек к торговле красной ртутью – самым модным и дефицитным товаром на рубеже девяностых годов. В то время все верили в ее чудесные свойства, считали, что с ее помощью можно даже создать атомную бомбу – небольшую, удобную. Только спустя годы к нему пришло понимание того, что красная ртуть была такой же туфтой как стратегическая оборонная инициатива Рейгана, губительная для Советского Союза, и вполне возможно, неасимметричным советским ответом на нее. Как бы там ни было, а все гонялись за этой ртутью.

Привлек его к торговле экзотическим товаром давний его знакомец, уголовный авторитет, проще говоря, вор в законе Вован. Бульдозер познакомился с ним еще в советские времена – Вован тянул свой срок в одном из сибирских лагерей. О Воване шла слава лучшего знатока фени, а он, еще не Бульдозер, аспирант Велимир Хлебодаров, кропавший диссертацию об уголовном жаргоне, приехал к нему. Оказалось, что в гости, да еще в какие…

В лагере у Вована была своего рода секретная дачка, вроде баньки для приезжего начальства. Высокие визитеры наведывались не каждую неделю, и Вован был полноправным хозяином дачки. Во всяком случае заместитель начальника лагеря, который привел будущего Бульдозера сюда, уважительно, причем с почтительным выражением лица, робко постучал в новенькую, добротно отлаченную дубовую дверь.

— Зеленый! – кто-то рявкнул внутри, и замнач толкнул дверь.

— Доброе утро, Владимир Ильич! — поприветствовал он мужчину, непроизвольно согнув шею. — Вот…

— Свободен, — остановил его доклад мужчина, поразивший будущего кандидата наук тем, что был в алом махровом халате и мягких тапочках с такими же алыми помпонами – должно быть, только что из баньки, поскольку волосы были у него влажные, а лицо розовое и напаренное.

Замнач неслышно покинул их, а Велимир тут же решил взять этого быка за рога и залепетал что-то о диссертации, мол, хотел бы вам задать некоторые вопросы, например, что означает скакарь.

Вован от удивления таким глуповатым зачином вперился в лицо гостя, ответил, что скакарь – вор-взломщик, квартирный вор, работающий днем, а потом засмеялся, картинно развел руки, и заметил:

— На вид, школяр, не из дураков, а попер на меня как бульдозер.