Часть 1

Оптимальный вариант   

   В новой гостинице, типичном для эпохи НТР изделии из стекла и бетона, похожем ночью на какой-то гигантский пульт управления, только кое-где горели огни, когда Виктор Михайлович Балашов добрался до нее. Он жил здесь вторые сутки, все ему тут не нравилось — далеко от центра, далеко от завода, куда он приехал консультировать специалистов по внедрению автоматизированной системы управления, и готовили в гостиничном ресторане очень уж безвкусно, как-то пересолено, пережарено, переперчено. А у Балашова был гастрит, нажитый отчасти в студенческие годы, отчасти в первое время после развода с женой, которая ушла от него восемь лет назад. Собственно,

Оптимальный вариант   

   В новой гостинице, типичном для эпохи НТР изделии из стекла и бетона, похожем ночью на какой-то гигантский пульт управления, только кое-где горели огни, когда Виктор Михайлович Балашов добрался до нее. Он жил здесь вторые сутки, все ему тут не нравилось — далеко от центра, далеко от завода, куда он приехал консультировать специалистов по внедрению автоматизированной системы управления, и готовили в гостиничном ресторане очень уж безвкусно, как-то пересолено, пережарено, переперчено. А у Балашова был гастрит, нажитый отчасти в студенческие годы, отчасти в первое время после развода с женой, которая ушла от него восемь лет назад. Собственно, об этом он никогда не жалел — холостяцкая жизнь, наряду с недостатками, имела кое-какие и преимущества — Балашов жил в свое удовольствие, купил однокомнатную квартиру в прекрасном кирпичном доме, в хорошем районе, защитил диссертацию, стал почти завлабом, то есть исполняющим обязанности заведующего лабораторией, причем перспективной, стоящей, как он сам любил повторять, на главной магистрали научно-технического прогресса. Писал уже последнюю главу докторской диссертации, и по его точно выверенным расчетам будущей весной, точнее через полгода, у него будет достаточно денег на последнюю модель «Жигулей», ту, что с четырьмя фарами впереди, с полосами на боку. Всему этому он, естественно, радовался, особенно в минуты, когда задумывался о том, смог бы он достичь подобного, если бы не ушла жена, а пошли дети. Уж он-то насмотрелся, как сотрудники лаборатории приходили на работу невыспавшимися, измученными, замкнутыми, раздраженными — у них всегда дома что-то случалось: болели дети, ссорились они с женами или мужьями, добивались квартир, тратили уйму времени на быт, низвергающий на них новые и новые проблемы, и поэтому не писали вовремя статей, диссертаций, а порой и на работе отдыхали от домашних дел, круговорота явно ненаучных явлений. И когда сотрудники, в основном сотрудницы, подходили к нему и начинали говорить тем единственным, просяще-извиняющимся, но универсальным, вернее, унифицированным всеми тоном: «Виктор Михайлович…», он, не дослушав до конца, зная, что им нужно отлучиться по личным делам, говорил: «Пожалуйста…» Самому Балашову по таким делам отпрашиваться с работы не приходилось ни разу в жизни — ему хватало времени зайти в магазин, взять заказ с продуктами, готовить дома на свой вкус, хватало на прачечную, на другие домашние заботы, на работу дома. Телефон в квартире оживал редко — друзей и приятелей он подрастерял, к тому же они стали все какими-то пресными, неинтересными и посторонними для него людьми.

   Каждый год он ездил на побережье Балтийского моря — оно ему нравилось больше, чем Черное, должно быть, больше соответствовало его характеру, мироощущению.

   Правда, иногда дома было скучновато, слишком одиноко, и тогда он шел в ресторан или к кому-нибудь из старых знакомых.

   Вот и сегодня, выбитый из привычной, накатанной житейской колеи, он вспомнил институтского приятеля, который жил в этом городе, узнал через адресный стол, где он живет, и отправился к нему. Приятель жил в странных каких-то домах, не в доме, а именно в домах, одинаково серых, соединенных между собой стеклянными коридорами-переходами, как потом выяснилось, в «домах коммуны», построенных в тридцатых годах каким-то очень забегающим вперед или в сторону архитектором. Приятеля дома не оказалось — соседи сказали, что они с женой и ребенком переехали на зиму к родителям. Балашов не стал оставлять записку — ее найдут лишь к весне, а поиски родителей приятеля по затратам времени и энергии превосходили ожидаемый эффект радости и удовольствия от встречи с ним самим. «Еще на работу будет проситься, по месту жительства видно, станет проситься», — подумал Балашов и отправился в ресторан, где просидел в углу, пока в зале не стали гасить свет, а затем взял такси и поехал в гостиницу.

   Ему забронировали отдельный одноместный номер, так называемый полулюкс, а это значит, что в нем был телефон, два кресла и журнальный столик, письменный стол, настольная лампа, графин, пепельница и стаканы из какого-то синеватого стекла, шкаф с вешалками и даже одежной щеткой, кровать, естественно, и возле нее коврик.