Фарт (часть 2)

Конечно, медвежатник из Василия был никакой. Когда-то он видел, как Иннокентий Константинович сошелся с медведем один на один. Тогда они белковали, у Васьки было маленькое ружьишко тридцать второго калибра, заряженное бекасинной дробью. Иннокентий Константинович задержался возле найденной вчера лисьей норы поставить капкан, а Васька пошел по льду замерзшей речки на лай собак, которые, видать, загнали белку. Он почти перешел речку, как неясная тревога заставила оглянуться назад. Иннокентий Константинович наклонился над капканом, а к нему сзади подкрадывался шатун. Ваське бы крикнуть в этот миг, но одеревенел весь от страха, горло сжал спазм так, что в момент брызнули слезы. Дед почуял

Конечно, медвежатник из Василия был никакой. Когда-то он видел, как Иннокентий Константинович сошелся с медведем один на один. Тогда они белковали, у Васьки было маленькое ружьишко тридцать второго калибра, заряженное бекасинной дробью. Иннокентий Константинович задержался возле найденной вчера лисьей норы поставить капкан, а Васька пошел по льду замерзшей речки на лай собак, которые, видать, загнали белку. Он почти перешел речку, как неясная тревога заставила оглянуться назад. Иннокентий Константинович наклонился над капканом, а к нему сзади подкрадывался шатун. Ваське бы крикнуть в этот миг, но одеревенел весь от страха, горло сжал спазм так, что в момент брызнули слезы. Дед почуял неладное, почувствовал сзади зверя. Поднял голову, повернул, а тот уже над ним, подмять приготовился. B руках старого таежника оказался топор, ударил им зверю по лапе и отрубил ее. Медведь взвыл, прижал лапой культю к себе, и этого было достаточно, чтобы Иннокентий Константинович схватил лежавший рядом с капканом карабин и несколькими выстрелами в упор свалил зверя.

Туша в бурой свалявшейся шерсти еще вздрагивала, жизнь последними волнами ходила в ней, когда Васька примчался к деду, жался к нему, как кутенок, размазывал на лице холодные, колючие слезы.

— Ишь, шалить вздумал, — шумно задышал Иннокентий Константинович и провел рукавом суконной куртки по мокрому лбу.

Ваське было стыдно и обидно, видел же шатуна, а крикнуть, предупредить деда не смог. Старик успокоил его: дескать, медведь вон какой страшенный зверюга, а ненароком хрустнет веточка – приключается с ним медвежья болезнь, в общем, в портки накладывает. Ваське стало смешным-смешно, он захлебывался смехом, и Иннокентий Константинович, обычно суровый и неразговорчивый, просветлел лицом и засмеялся как-то глухо, с непривычки покашливая…

Нелегко было идти по снегу, проваливаясь по пояс. Промчавшись вдоль горы, косолапый в кустах можжевельника отдыхал — разворотил снег, оставил смерзшиеся пятна крови. Затем спустился в низину, к осиннику, содрал с молодого дерева кусок коры — она служит им лекарством и ядом, когда они, приближая неминуемую гибель, набивают корой желудок и погибают. Шатун надеялся выжить — содрал немного. В осиннике тоже отдыхал, крови здесь оставил мало, а на следах, ведущих от здешней лежки, ее вообще не было.

Дальше он направился к Ключу и, забирая правее и правее, выходил, судя по всему, к зимовью. Открытие это немало озадачило Василия — шатун наверняка ждет его в засаде. Ему показалось, что тот за кустами ивняка, и теперь у Василия был один выход — взять резко вправо и опередить его, первым выйти к зимовью.

Зная, что тот из кустов наблюдает за ним, Василий старался идти спокойно, держаться независимо и всем видом своим показывать, что ему наплевать на шатуна. Сложно, было это делать, барахтаясь в снегу, в котором он, по сравнению с ним, был почти беспомощен. Шаг за шагом он приближался к зимовью, старался сохранить не только самообладание, но и силы.

Добравшись до молодого ельника, Василий рискнул сделать засаду, пользуясь тем, что ветер шел от шатуна в его сторону. К счастью, сумерки еще не совсем загустели, и он увидел врага ниже ельника — тот обходил, отрезал его от избушки. Не теряя ни секунды, Василий кинулся к ней напрямик, буквально впрыгнул в нее, закрыл дверь на все запоры. Шатун — за ним, Василию казалось, что он слышал его шумное и ощущал на затылке горячее дыхание.

В окошко он видел, как медведь неторопливо пошел по его следам к ельнику. Был соблазн выстрелить через окошко, но для этого надо было разбить стекло. Силуэт шатуна слился с темным пятном ельника.

«Васька, а у тебя очко сыграло дважды», — только об этом он подумал, как все поплыло перед ним, закружилось. В глазах замелькали желтые и ярко-фиолетовые круги. Он схватился за полку, едва попал на нары, и когда садился, понял в каком-то вязком тумане, что вот когда момент нападать шатуну, все может быть кончено в несколько секунд…

Вскоре дурнота почти прошла, он лег, обливаясь обильным холодным потом. На него вновь навалилось, лишая воли и всякого желания, безразличие, и он забылся тяжким нездоровым сном.

Утром Василий ощутил во рту неприятный, затхлый запах. Набрал из носка чайника воды, прополоскал рот и выплюнул за дверь бурую, кровянистую жидкость. Крепкий морозец заколол лицо, и Василий сразу припомнил события прошлого дня.

Ветер успокоился, мороз усилился. Над тайгой висело большое и низкое багряное солнце, по его диску скользили тонкие, стремительные перистые облака. Выходит, он проспал всю ночь и утро.

Прижимая ружье к груди, Василий пошел свежим, скрипучим снегом по тропинке. Не успел сделать десяток шагов, как его что-то остановило, шестое, десятое или какое еще по счету чувство подсказывало: идти дальше нельзя. Снег обильно был усеян волчьими следами, но не они беспокоили его: они явились, почуяв кровь возле штольни и в кустах можжевельника; и, убедившись, что медведь жив и способен постоять за свою жизнь, по всей видимости, ушли. Он внимательно осмотрел гору, склон хребта, окрестности зимовья — их нигде не было.

Наконец он догадался, в чем состояла его ошибка: шел; как обычно по утрам, к штольне, и в этом бездумном следовании привычке главная для него опасность. Обойдя вчера ельник, шатун наглядно показал, что в тайге надо быть похитрее. Неужели косолапый посчитал Василия дураком, способным ходить лишь по одной и той же привычной дороге? Сам бы он не пошел, но полагает, что глупый человек пойдет? Обидно…

Если это так, косолапый затаился в ложбинке слева. От нее до тропинки в одном месте метров пять — всего два стремительных прыжка зверю. Василий сошел с тропинки с тем, чтобы, зайдя сбоку, всю ложбинку, до самого дна и увидеть. Предчувствие не обмануло — бурый разбойник лежал в ней, вжавшись в снег, и, поняв, что разоблачен и ружье зрачками уставилось в него, сорвался с места, но два острых громких языка пламени выплеснулись из них, и он большими скачками ушел между стволами лиственниц в спасительную тайгу.

В свою очередь Василий кинулся бежать к избушке и, оказавшись в ней, понял, что опять у него сдали нервы и что он совершил непростительную глупость — ведь шатун мог догадаться, что трусливый человек, как и вчера, рванет в свою хату! С пустыми стволами!.. Загнанно дыша и хватая ртом тугой, словно затянутый кисельной пенкой воздух, Василий успокаивал себя тем, что первая, прицельная пуля прошлась по спине шатуна, по шерсти словно пробежала стремительная дрожь — своими глазами видел.

«Это тебе, пропастина, за Хангая», — мстительно подумал Василий и опять, в который раз, пожалел, что нет с ним задиристого бесстрашного пса. Без собак идти на дважды раненного зверя было опасно, отходить далеко от зимовья или штольни, где также можно укрыться, нельзя — шатун отрежет путь к спасению, загонит в гибельный для Василия глубокий снег. Допускать, что он убегает из трусости, было легче всего, нет, хитрый и осторожный зверь не лез на рожон, не рисковал зря, а действовал наверняка, решив во что бы то ни стало задрать человека — у него не было иной возможности выжить.

Вечером, вынув стекло из окошка, Василий сел в засаду. Рассуждал так: если не ночью, то к утру шатун должен появиться возле избушки. Хотя бы убедиться, где находится его враг. Если в зимовье человека не окажется, можно опять подкрепиться… .

На крыше валялись оставшиеся от Ивы и Хангая две беличьи тушки, Василий хотел положить их на старый пенек, который хорошо виден из окошка. Но это было бы если не наивно, то во всяком случае неуважительно к умному зверю. Он не лисица и не соболь, приманка отпугнет его, и тогда к зимовью не подойдет. А оно для него было привлекательно, он не забыл свою прошлую удачу.

Из окошка, превращенного в амбразуру, хорошо просматривалась полянка перед избушкой, вся тропинка к штольне, ельник и край склона хребта. В дыру задувало снег, но Василий не разводил огонь, терпел. К полуночи ветер стих, небо очистилось, и яркая луна взошла над тайгой, залила снега густым голубым светом. В наступившей тишине иногда был слышен далекий вой.

Haконец-то перед утром, когда луну опять стали затягивать облака, большая осторожная тень появилась среди стволов лиственниц. Крадучись, шатун направлялся к той стороне избушки, где была дверь. Решил напасть, видимо, в тот момент, когда Василий будет выходить из зимовья. Прячась за деревьями, зверь бесшумно, как дух, приближался к жилью.

У Василия с вечера были взведены курки, щелчки при взводе могли отпугнуть чуткого зверя, и теперь он ждал, когда тот подойдет как можно ближе. Бил метров с двадцати, больше тянуть было нельзя, иначе он исчез бы с поля зрения. Бил прицельно из двух стволов, без промаха, но медведь, наверняка получив еще две пули, молча пропал за деревьями.

Василий вставил стекло, разжег печурку, согрелся кипятком и прилег вздремнуть, чтобы наутро, собравшись с силами, отправиться по следу живучего, как Кощей Бессмертный, шатуна.

После новых пуль он не мог уйти далеко. И утром Василий обнаружил его рядом, но в неожиданном месте — тот сидел в теплой воде запруды, окутанной паром. Может, это была его новая уловка, но, вероятнее всего, после большой потери крови согревался в природной ванне или же залечивал раны.

Увидев человека, зверь грозно и яростно зарычал, выбрался из запруды и пошел на него. От него валил пар, из разинутой пасти вылетала кровавая пена. Василий упал на колено, по всем правилам солдатской науки прицелился, остановил мушку на мохнатой груди, нажал спусковой крючок — и сам физически ощутил, как пуля после усиленного порохового заряда ворвалась в широкую Мишкину грудную клетку. Медведь охнул, удар сбил его с шага. Baсилий нажал левый спусковой крючок — тишина, не было даже сухого щелчка куурка. Он забыл взвести его!

Но шатун уже остановился, молчал, махал перед собой толстыми, разбухшими лапами, словно продолжал плескаться в теплой воде. В движениях лап было столько беспомощности и какой-то детской обиды, что Василий не стал больше стрелять. Побежденный и сломленный, шатун медленно повернулся к Василию спиной, погреб еще перед собой воздух, опустился на передние лапы и полез на склон хребта, оставляя за собой дымящиеся алые пятна. Он больше не рычал, а по-щенячьи повизгивал, уходя все выше и выше.

— Косолапый дурак, — сказал Василий, поднимаясь с колена.

Когда медведь где-то уже на середине склона, обхватив ствол лиственницы, рявкнул в последний раз на всю округу и, упав в снег, больше не поднялся, у Василия стало очень пакостно на душе.

Закинув за плечо ружье, он побрел к избушке. У него перед глазами стоял медведь и греб, греб перед собой воздух… И только теперь, когда все было позади, закончился, в конце концов, поединок, в котором одному из двоих суждено было умереть, он почувствовал, как за эти долгие дни и ночи устал и обессилел. Он шел и шатался, солнца не было, а снег искрился.

Возле зимовья остановился, и тут к нему явилась мысль, которой он во время поединка не давал никакого хода и простора. Тогда это была еще не мысль, а предощущение ее или предчувствие, догадка, и то смутная. Иннокентий Константинович считал хозяевами бурундучков, живших в зимовьях или возле них. Строго запрещал Ваське обижать этих потешных свистунов. Не был ли косолапый здешним Хозяином, духом тайги, который всячески выживал Василия отсюда? Теперь, когда это стало грубой суеверной мыслью, Василию не стало легче, — напротив, у него внутри все как бы покрылось колючим, шуршащим инеем.

Он взялся рукой за угол зимовья, поднял взгляд на склон хребта, где остался лежать шатун. Темной туши на снегу не было. Не схожу ли я с ума? Пока странный вопрос звучал в сознании, искал там выхода, Василий опять увидел медведя, который греб и греб перед собой воздух.

Он закрыл глаза рукой, затем посмотрел на склон и разглядел там мельтешивший белесо-серый клубок – труп медведя рвали волки, которые, наверно, все время следили за поединком и ждали, когда придет их черед поживиться.