Теоретическое изучение проблем

Этого круга несомненно тре­бует специального исследования. В предыдущей главе мы ка­сались роли традиции в системе ценностей «новых» консерва­торов, закономерно ориентирующихся на более или менее отда­ленное прошлое. Казалось бы, в контркультуре, требовавшей «Рай — немедленно!» с программной установкой на «здесь» и «сейчас», любые традиции должны были категорически отвер­гаться. В леворадикальной теории подчас так оно и было. Но искусство, связанное с движением протеста, отнюдь не лишено своих собственных истоков. Более того, от трактовки этих «про­образов» в значительной мере зависела и оценка самой контр­культуры. Так, Д. Белл, усматривая корни движения в позиции «молодых интеллектуалов» начала века (в первую очередь были названы Уолтер Липпман и Ван Вик Брукс), сводит контр­культуру к абсолютизации «модернистского импульса» и лиша­ет ее тем самым не только самобытности, но и подлинного внутреннего обоснования. В частности, Д. Белл отрицает соци­ально-политические корни радикализма и ограничивает его са­мым поверхностным слоем — вариациями мироощущения, и то не вполне оригинальными, конечной точкой пути «от проте­стантской этики к психоделическому базару»: «Хотя новое дви­жение и было крайним, оно не было ни смелым, ни революци­онным. На самом деле оно представляло собой лишь простое рас­пространение гедонизма 50-х годов и демократизацию либерти — низма, который был уже давно достигнут отдельными прослой­ками передовых высших классов. Точно так же, как политиче­ский радикализм 60-х годов последовал за крахом политиче­ского либерализма предшествующего десятилетия (вот это вер­но.— Лет.), психоделические крайности — в сексуальности, обна­женности, наркотиках и роке — и контркультура последовали за вымученным гедонизмом 50-х годов» *. Далее, как мы видели, происходит подстановка: радикализм отметается, а рассматри­ваются только крайности контркультуры.