До и после (часть 9)

Сентябрь выдался теплым, тихим и солнечным. Здешние места все больше нравились Валентину Ивановичу, и он теперь не испытывал особого затруднения, когда приходилось ему говорить “у нас, в Стюрвищах”. После похорон он и Рита устроили генеральную уборку в доме: выбросили всякий хлам, скоблили, мыли, проветривали. Он подновил глиняным раствором печь, а сестренка где-то раздобыла известь и побелила ее. На окна повесила новые занавески. Валентин Иванович сделал зыбку — вложил в нее все свое умение, всю душу, повесил не на крюк несчастной Дуни, который он выкрутил, дырку забил и место застрогал, а на новый и в новом месте, рядом с их

Сентябрь выдался теплым, тихим и солнечным. Здешние места все больше нравились Валентину Ивановичу, и он теперь не испытывал особого затруднения, когда приходилось ему говорить “у нас, в Стюрвищах”. После похорон он и Рита устроили генеральную уборку в доме: выбросили всякий хлам, скоблили, мыли, проветривали. Он подновил глиняным раствором печь, а сестренка где-то раздобыла известь и побелила ее. На окна повесила новые занавески. Валентин Иванович сделал зыбку — вложил в нее все свое умение, всю душу, повесил не на крюк несчастной Дуни, который он выкрутил, дырку забил и место застрогал, а на новый и в новом месте, рядом с их кроватью. Зыбка осветила дом теплым медовым светом. Она, украшенная резьбой, розетками, изображающими лучистые солнышка, которым надлежало по замыслу мастера освещать и согревать жизнь Алеши, стала как бы центром их маленького мироздания.

— Голь на выдумки хитра, ох и хитра! — восхищалась Рита, довольная тем, что к появлению в жилище младенца они сделали все необходимое и в лучшем виде.

Ночью Валентин Иванович проснулся от настойчивого стука в дверь. “Эй вы, сонные тетери, открывайте брату двери!“ — доносилось с крыльца. “Сергей?!” — мелькнула догадка, и точно — это был он. Ввалился в дом вместе с облаком запаха солярки, шумный, поскольку родной сестры и родного племянника тут еще не было. Приехал на КамАЗе — напросился в такой рейс, чтобы можно было заехать в Стюрвищи.

На шум внизу вышла Рита. Спускалась по лестнице в розовом халате, и Сергей при ее появлении прямо-таки остолбенел.

— Ни за что бы ни поверил, что это Рита Чернова. Ты — Рита?

— Собственной персоной. С приездом, братишка.

— Послушай, да я же весной где-то в этих местах, кажется, видел тебя. Смотрю: какая-то мадам голосует. Мне показалось, что это ты была. Потом подумал: неужели Рита так расцвела?

— Остановился бы, — с вызовом сказала она.

— Пока до меня дошло, что это могла быть ты, пока вспомнил, что ты живешь у тетки Аграфены, я уже был далеко. Шел с прицепом — ни развернуться, ни дать назад. До меня же, как до жирафа, на третий день все доходит… В том числе и телеграммы. А наши молодцы — колониями живут, надо же… Когда за Леной и Алешей едем?

Валентин Иванович взглянул на Аграфенины ходики — они показывали половину третьего.

— Сегодня.

— Тогда ложка к обеду.

— Чай, кофе, закуску ? — Рита выбрала по отношению к Сергею почему-то ироничный тон.

— Какую закуску — утром за руль! За Алешкой на КамАЗе надо ехать. Спасибо, ничего не надо, сестренка. Двое суток не спал. Телеграмму только позавчера увидел — из рейсов не вылезаю. Мне поспать бы… Валька, за мной!

Сергей подавал из кузова грузовика подарки и объяснял их происхождение: детскую коляску, упакованную в бумагу, — по наследству от двоюродных Иры и Алеши, она еще ничего, сезон проходит; новую прогулочную коляску — от дяди Сережи; баул с ползунками, распашонками, пеленками, пинетками и погремушками — от тети Светы, которая все это накопила и сберегла для племянника. Еще какие-то коробки, пакеты, наконец, огромный арбуз — это от какого-то джигита Ахмета, везде они нынче арбузами торгуют.

Когда все это перенесли в дом, Сергей, передавая Рите тяжелый пакет, распорядился:

— Здесь мясо. В холодильник.

— Братишка, извини: а что это такое — холодильник? — съязвила она.

— Эх! — гость хлопнул себя по лбу. — Какого я маху такого дал: стоит дома без дела “Морозко”, мы давно большой себе купили. Как бы он тут пригодился: без холодильника, с маленьким ребенком — нельзя. В следующий раз привезу или передам… А мясо в ведро да в погреб. Утром встану и на шашлык замариную. Погреб- то хоть есть?

— Есть, ваша честь, — продолжала дурачиться Рита.

Сергей с детдомовских времен сильно изменился. Возмужал, раздался в плечах, подбородок у него как бы еще больше потяжелел и еще сильнее раздвоился. Он производил впечатление вполне уверенного в себе человека, чувствовалось, что он в этой жизни освоился. Пока Валентин Иванович учился в институте, а потом в аспирантуре, Сергей отслужил в армии, в какой-то горячей точке его контузило — года два у него дергалась голова. На грузовике он объездил всю страну, женился тоже на детдомовке, и получалось, что по жизни Сергей ушел далеко вперед по сравнению с Валентином Ивановичем, который к ней, этой жизни, выходило так, только готовился.

И ничего удивительного не было в том, что Сергея, когда они подкатили на КамАЗе, а не Валентина Ивановича принимали за папашу. “Будем сниматься?” — естественно, у Сергея спросил парень с видеокамерой. “Будем. Сколько?“ — мгновенно среагировал тот. “У нас нет видеомагнитофона и не предвидится”, — скомплексовал Валентин Иванович. “У нас тоже с видаком напряженка. Зато есть две пленки из роддома. Накопим побольше пленок — придется покупать видак!“ — спокойно и легко рассудил Сергей. И сообщить Лене о смерти тетки вызвался тоже он, мол, я знаю, как ей сообщить, не волнуйся.

Сергей знал то, о чем Валентин Иванович даже не догадывался. Например, о том, что мальчику положена голубая лента, которой в приданом Алеши, приготовленном Ритой, не оказалось. Пришлось папаше побегать по магазинам в райцентре. Не знал ничего Валентин Иванович и о “выкупе”, которым следовало отблагодарить нянечку. Сергей и тут сразу сориентировался, разузнал местные “расценки” и сообщил: “Двадцать тысяч за мальчика, а за девочку — пятнадцать”.

— А девочке какая лента положена? — поинтересовался Валентин Иванович.

— Молодец, Валька! Заметываешь на будущее? Розовая! — и чувствительно хлопнул лапищей по плечу.

Как ни готовился Валентин Иванович к торжественной встрече с сыном, сколько бы раз он ни проверял в кармане “выкуп” — не растерялся, не опозорился бы, но когда на крыльце показалась нянечка со свертком (“Голубая лента — мой!“), затем и Лена, стройная, похорошевшая, только с усталыми глазами, он все равно стушевался. К тому же, нянечка Сергею, а не ему сказала:

— Папаша, принимай сыночка!

— Нет, я не могу быть самозванцем, вот отец, — Сергей решительно толкнул его вперед.

Валентин Иванович уж и не помнил, сунул он вначале нянечке “выкуп”, а потом взял Алешу на руки или это все произошло в обратном порядке. В руках ведь были еще и цветы для Лены, он ее поцеловал, она ответила тоже поцелуем, а потом повисла на шее у брата.

Он отошел от них, с величайшей осторожностью и бережностью отогнул уголок одеяльца — какой же он, мой Алеша? Тот спал, едва слышно посапывая, и пошевеливал крохотными губешками. Лицо у него было маленькое, с кулачок, и розовое.

— Какой он маленький, — разочарованно произнес Валентин Иванович.

— А ты хотел, чтоб он сразу тебя матом послал? — засмеялся Сергей и, вспомнив, что их снимают, сказал парню с камерой: — Ты это того, вырежь…

— Почему — маленький? — с обидой спросила Лена. — Три пятьсот, пятьдесят три сантиметра.

— Да что он понимает в этом, Лена?! Парень — богатырь. У моего Алешки три триста было, а сейчас такой бутуз!

— Откуда мне знать, какими они рождаются, — оправдывался Валентин Иванович. — Я вообще впервые в жизни держу младенца на руках. Да еще своего…

— Тогда давай его сюда, — потребовала Лена. — Я, между прочим, на него тоже еще не насмотрелась.

— Тут что папаша, что мамаша — сливай воду, — развел руками Сергей и опять обратился к парню: — Снимай, снимай, потом они обхохочутся. Обязательно сними, как они грузиться на КамАЗ будут. Пленку мне!

О смерти тетки Сергей сообщил сестре неожиданно и решительно в тот момент, когда Лена что называется, расчувствовалась и сияла вся от счастья. Еще бы — и брат, и муж рядом, и маленький на руках, все здоровы, все друг другу рады.

— Приедем домой, а моей любимой тетки там нету, — рассуждал за рулем Сергей. — Вовремя старушка отдала Богу душу. Лена, не переживай, ее похоронили несколько дней назад, все честь честью. Радоваться тут нечему, большой грех, но и убиваться нет смысла. Старый, больной человек, нам бы до таких годов дожить. Что случилось, то случилось…

— Лена, ты не представляешь, сколько Сергей привез всего: две коляски, детскую ванночку, мешок распашонок и пеленок, — сообщил вдруг Валентин Иванович, поглядывая опасливо на жену, боясь, как бы слова Сергея не стали для нее потрясением.

Но она вела себя спокойно, уловку мужа разгадала — иронично усмехнулась в ответ, потом крепко сжала губы, позволила двум слезинкам скатиться по щекам.

— Не старайтесь, ребята, — произнесла она ровным, грустным голосом. — Я узнала об этом на второй день после рождения Алеши. Медсестра сказала. У нее родственники в Стюрвищах. Что же касается тебя, — она повернулась к мужу, взяла его для убедительности за руку, — то твою заботу я оценила. Только прошу впредь: не надо меня таким образом жалеть. Не скрывай ничего, как бы потом мне тяжело ни пришлось…

— Леночка, извини, мы все боялись за тебя, вдруг от стресса молоко пропадет!

— Не пропало. Не надо больше, — она крепко сжала его руку. — Но ждала, когда ты скажешь. Ты молчал и я молчала. Тоже мне, конспиратор…

— Да, братишка, тут мы дали маху, — замотал головой Сергей. — Самый могучий радиус действия у радиостанции ОБС — “одна баба сказала”. Дружно снимаем шляпы, Валька!

— Я же сказала: хватит об этом.

Но окончательную точку в этом разговоре поставил Алеша. Он пискнул, завозился, потом заплакал, Прижимая ребенка к груди, Лена приговаривала:

— Потерпи, мой маленький. Мы сейчас приедем. Потерпи, Алешенька, чуть-чуть осталось. Мама тебя покормит, скоро покормит.

И он, казалось, прислушивался временами к ее словам, прекращал плакать.