Социально-эстетические идеи контркуль­туры

В то же время не только Маркузе, но и другие авторы, являв­шиеся выразителями в 60-х годах, сегодня все в большей степени сознают если не теоретическую, то политико-тактическую ограниченность программы формирования «новой чувственности» как основно­го средства антиимпериалистической борьбы. В конечном счете практическая безуспешность (по крайней мере по сравнению с громко провозглашенными целями и задачами) движения со­циального протеста 60-х годов, взявшего на свое вооружение тактику «прямого действия», «контр-акции», «демократии пря­мого участия» и предпринимавшего попытку дать конкретно­политическую трактовку орфико-нарциссическому способу су­ществования (точнее говоря, не «существования», а «контеста­ции»), заставила усомниться в основаниях самого «телоса Ор­фея». В результате сложилась двойственная ситуация: совре­менное леворадикальное сознание было вынуждено пополнить новыми компонентами свою «орфическую программу», причем такими компонентами, которые в известном смысле должны были привести к существенным изменениям в социальной эсте­тике контркультуры и в понимании ею проблемы роли искус­ства в общественной жизни. В самых общих чертах этот пово­рот можно определить как перенос акцентов с «новой чувствен­ности» на «новую рациональность». «Эмансипация чувственности,— пишет Маркузе,— означает, что чувства человека становятся «практическими» в деле ре­конструирования общества, они закладывают фундамент новых (социалистических) отношений между человеком и человеком, человеком и вещью, человеком и природой. Однако новая чув­ственность оказывается также и источником новой (социали­стической) рациональности, чуждой рационализму эксплуата­ции». И далее: «Эмансипация чувственности должна сопровож­даться эмансипацией сознания, охватывая тем самым всю то­тальность человеческой экзистенции»