До и после (часть 8)

В октябре теплынь продолжалась, хотя по ночам уже подмораживало, трава покрывалась инеем. Валентин Иванович разрывался между школой и уборкой урожая на полях — там он зарабатывал на зиму картошку, капусту, свеклу, морковь. В школе его приняли неплохо, хотя с завучем Лилией Семеновной в первые же дни произошел небольшой конфликт. Она так разбросала его уроки по расписанию, что он был занят в школе все шесть дней в неделю, как правило, с перерывами на два или три часа между уроками.

— Лилия Семеновна, я прошу вас изменить расписание моих уроков, как-то сгруппировать их, — сказал он.

Завуч — маленькая

В октябре теплынь продолжалась, хотя по ночам уже подмораживало, трава покрывалась инеем. Валентин Иванович разрывался между школой и уборкой урожая на полях — там он зарабатывал на зиму картошку, капусту, свеклу, морковь. В школе его приняли неплохо, хотя с завучем Лилией Семеновной в первые же дни произошел небольшой конфликт. Она так разбросала его уроки по расписанию, что он был занят в школе все шесть дней в неделю, как правило, с перерывами на два или три часа между уроками.

— Лилия Семеновна, я прошу вас изменить расписание моих уроков, как-то сгруппировать их, — сказал он.

Завуч — маленькая и низенькая злючка, видимо, только и ждала этого разговора. На носу у нее возникла даже сборочка морщинок — точь-в-точь как у собачонки в начале рычания.

— Валентин Иванович, вы еще не директор школы, чтобы давать мне указания! — неожиданно выпалила она.

— О чем это вы, не понял?

— Вы знаете прекрасно, о чем. Вы молодой педагог, я полагала, что вам надо время для подготовки к каждому уроку.

— Я прошу вас под видом заботы не устанавливать для меня такие огромные окна. К тому же, когда и как готовиться к занятиям — это сугубо мои проблемы, а не ваши. Контролируйте качество подготовки — пожалуйста. Но мои разнесчастные часы вы размазали по всем дня недели с максимальными разрывами.

Он и сам не подозревал, что способен на такой отпор, не говоря уж о Лилии Семеновне, на которую это произвело довольно сильное впечатление. Затаилась она или решила наладить добрые отношения с ним, он не знал. Во всяком случае она сгруппировала его уроки, теперь у него по пятницам и субботам вообще никаких занятий в школе не было, то есть для приработка вышло три дня подряд.

В начале октября произошли отрадные события. Почти неожиданно он получил первую зарплату, между прочим, и за август тоже — добрая душа Анна Иоановна простила ему отсутствие в школе и продолжала его опекать. А Рита, получив деньги за полгода, укатила в очередной раз к Гарику и вернулась, спустя несколько дней, с маленьким, но все же цветным телевизором.

— В комиссионке охабачила, — объяснила она. — Это тебе, Лена, окошко в наш бездушный, жестокий и лживый мир. Иначе ты без радио и телевидения совсем очеловечишься, а ты должна поддерживать себя в зверской форме. А надо знать, как и что они врут.

Конечно, Лена была на седьмом небе от счастья. У них был лишь транзисторный приемник, но она его уронила, после чего он, несмотря на старания Валентина Ивановича, молчал, как пленный партизан в плену у фашистов. И еще была удача: Сергей сдержал слово, и какой-то дядька доставил им холодильник “Морозко” с очередной порцией подарков для Алеши.

После этих событий везенье оставило их и, как казалось Валентину Ивановичу, навсегда. Жизнь стала наносить удары за ударами, он пытался выдержать их, сделать все, чтобы как можно меньше они сказывались на Лене и Алеше. Но силы были слишком неравными.

Что-то ужасное творилось с Ритой. Когда еще стояла теплынь, она уехала в очередной раз к Гарику и не вернулась. Повезла в “рога и копыта ” очередную партию “семейных” трусов, которые Лена едва выкраивала время строчить. Поэтому она попросила Риту взять работу на более продолжительный срок или, если не получится, пока отказаться от нее: Алеша оказался очень болезненным и беспокойным ребенком, не давал ей покоя ни днем, ни ночью.

Накануне исчезновения сестренки Валентин Иванович стал свидетелем жутковатой сцены. Рита появилась очень поздно вечером, вся растерзанная, то ли пьяная до потери сознания, то ли просто безумная. Косметика была размазана по мокрому, заплаканному лицу, волосы распущены и всклокочены, дамская сумочка буквально волоклась по полу на длинном ремне. Рита медленно поднималась по лестнице, запрокидывала голову назад, которая у нее, как у цыпленка, падала вперед, упиралась подбородком в грудную клетку, а она ее вновь запрокидывала и вполголоса, с какой-то не человеческой, а волчьей тоской звала:

— Ау, Мисюсь, где ты?! Ау, Мисюсь, где ты?!

Лена как раз кормила грудью Алешу, а Валентина Ивановича сестренка поразила настолько, что он буквально остолбенел и, вместо того, чтобы помочь ей подняться, смотрел, наверное, с разинутым ртом, как она, словно привидение, шествует по лестнице. Как он потом жалел об этом! Надо было подойти, попытаться узнать, что с нею случилось, но подобная мысль даже не пришла ему в голову.

Покормив и уложив Алешу в зыбку, Лена поднялась в мансарду, которые они почему-то дружно называли мезонином. И даже подшучивали, что Рита — девушка из “Дома с мезонином”. Видимо, поэтому она и вспомнила концовку чеховского рассказа, но в каком контексте! Что-то произошло, но что именно, не удалось узнать и Лене — она вскоре вернулась вниз и высказал предположение:

— Наверное, перебрала подруга. Не желает разговаривать…

Утром Рита, осунувшаяся и угасшая, тоже молчала, не отвечая даже на прямые вопросы. Тогда Валентин Иванович использовал проверенный на деле детдомовский прием: стал как бы рассуждать вслух о ней в третьем лице. “Может, ей не ездить сегодня в райцентр? Или мне с ней поехать?” — советовался он с женой. И тут Рита откликнулась, отказалась от помощи, сказав, что она сама справится и, захватив сумкой с готовой работой, торопливо покинула дом.

Когда Рита пропустила первый рабочий день, это вызвало лишь неудовольствие Лилии Семеновны. После второго пропущенного рабочего дня Валентина Ивановича пригласила к себе Анна Иоановна. И опять он предстал перед директрисой в качестве недоумка: поехала к Гарику, а кто это такой, кто его видел или знает, где он живет — здесь он ничего не смог прояснить. Не смог даже ничего ответить на вопрос о том, что, возможно, его жена, Елена Дмитриевна, что-нибудь о нем знает.

— Был ли Гарик, — неожиданно мрачно подвела итог бессмысленному разговору Анна Иоановна.

Дома Валентин Иванович принялся за расспросы Лены — оказалось, что и она знала не больше, чем он. Невозможно было представить: ближайшая подруга ей никогда и ничего не говорила о своем Гарике.

— Ты ничего не скрываешь, Лена?

— Нет, ничего.

— А если хорошо подумать? — спросил он, почувствовав неуверенность Лены в своем ответе.

— Сколько еще можно думать? — вспылила Лена. — Я и так день и ночь о ней думаю! — и зарыдала.

Спустя неделю после исчезновения Лены из Стюрвищ Анна Иоановна попросила Валентина Ивановича найти четкую ее фотографию и ехать в райотдел милиции. В райцентре он разыскал “рога и копыта”, там подтвердили, что на прошлой неделе Рита была у них, сдала работу, получила деньги, но новый заказ не взяла. Более того, оставила сумку, пообещав потом за ней зайти. Приемщица не собачилась, как это обычно бывает, а уделила ему внимание и принесла синюю сумку с красными ручками. Валентин Иванович заглянул внутрь — там лежали шестьдесят тысяч, ровно столько, сколько было должны были заплатить Лене. Валентин Иванович предъявил свой паспорт, написал приемщице расписку и пошел с сумкой и деньгами в милицию.

В райотделе капитан с тяжелым, квадратным подбородком, который, как показалось Валентину Ивановичу, он где-то раньше видел, не выслушав его и до половины, дал лист бумаги, не попросил, а потребовал изложить все на бумаге, при этом оставив место сверху. Посмотрим, мол, что это будет по форме — заявление или объяснение. Потом долго изучал написанное, шевеля губами, поднял глаза на автора и стал смотреть на него в упор. Валентину Ивановичу было здесь неприятно с первой минуты, а под тяжелым взглядом стало совсем невмоготу.

— А почему у тебя глаза бегают? — спросил капитан.

— Потому что я не люблю, когда на меня так бесцеремонно пялятся.

— Ах, да, подавай вам церемонии. Так вот мы с тобой церемониться не будем, потому не будем, что ты написал абсолютное фуфло.

— Что это такое — фуфло? И почему вы мне тыкаете?

— А липа — ты знаешь, что это такое?

— Не вижу в этом знании никакого смысла.

— А я вижу. Не слепой. Знаешь, сколько через мои руки прошло таких, как ты?

— Представляю, — с иронией сказал Валентин Иванович. — План по раскрытию преступлений вы выполняете, наверно, процентов на триста. А что касается меня, то я прыгаю от радости, что встретился с таким опытным товарищем или господином. Все, что относится к делу, я написал, остальное, как полагаю, ваша работа.

— Прошла целая неделя. Почему раньше не пришел? Обдумывал?

— Что?

— Вот этого я пока не знаю.

— Не пришел раньше, потому что мы надеялись: вернется. Я в школе работаю, а сегодня мне директор школы освободила меня от уроков и направила к вам.

— Директор школы, значит, — впервые за время разговора задумался капитан, и тут Валентин Иванович вспомнил, где его видел: среди гостей “кабана”.

— Может, она попросту загуляла? Уехала к родственникам?

— Начет “загуляла” — не знаю, не уверен. Родственников у нее нет, она детдомовская.

— Не уверен — не обгоняй. У нас в районе нет ни одного Гарика, ни по имени, ни по кличке. Так что ты тут за нее не расписывайся и не распинайся.

— Меня настораживает то, что она в сумке оставила деньги. Значит, были какие-то обстоятельства, которые заставили ее оставить деньги. Это же всего две бумажки, их можно было взять с собой. Но нет, она их оставила. Почему?

— Настораживает, — передразнил его капитан. — Ты ее совсем не знаешь. Так что не распинайся насчет нее…

— Объясните тогда мне, в чем дело.

— Что тут объяснять… Плечовка она!

— А это, простите, что такое?

— Вот именно — простите. Только прости-господи. Проститутка на автомагистралях, обслуживает дальнобойщиков.

— Да как вы смеете?! — Валентин Иванович от возмущения даже вскочил на ноги, готовый влепить обидчику пощечину. И, если бы это происходило не в помещении милиции, то так оно и случилось бы.

— Смею. В том то и дело, что смею. Первое задержание было семнадцатого мая. Вот протокол, — он поднял над столом несколько листков бумаги. — Второе случилось двадцать шестого августа. Если в первый раз ограничились предупреждением, то второй раз решили сообщить на работу. Тоже мне еще — учительница… Чему она может научить, а?!

— Мало ли что можно написать в протоколе, — не сдавался все равно Валентин Иванович. — Вы сейчас можете написать протокол о том, что я убил ее, а потом моей жене покажете бумажку…

— Мне что — делать нечего? — вызверился капитан. — Но в данном случае к протоколу приложены объяснения трех дальнобойщиков, которые ее коллективно трахали. По двадцать пять тысяч с носа, вернее, с …

— Все равно — не верю… Чтобы Рита… Не верю… — упрямо мотал головой Валентин Иванович.

— Еще раз повторяю: не расписывайся за нее! Бери свою сумку, бери свои деньги и отправляйся домой. Если разыщем, то сообщим. Может, сама еще найдется. Только вряд ли…