Аристотеля он осуждает

Аристотеля он осуждает за то, что тот подчиняет все утилитарному принципу публичного интереса и пользы. Согласование Платона и Аристотеля, прошедших очищение в горниле христианского спиритуализма, является для Фокса Морсильо идеалом политической науки, как и всякой науки вообще.

За трансцендентальную концепцию человеческих природы и духа, за одну эту

Аристотеля он осуждает за то, что тот подчиняет все утилитарному принципу публичного интереса и пользы. Согласование Платона и Аристотеля, прошедших очищение в горниле христианского спиритуализма, является для Фокса Морсильо идеалом политической науки, как и всякой науки вообще.

За трансцендентальную концепцию человеческих природы и духа, за одну эту светлейшую идею, которую он проводил с неукротимой страстью, основываясь при этом на исключительно богатой эрудиции и учености, уже достаточных для того, чтобы рассматривать в анналах науки какого-либо мыслителя как выделяющегося своей мощной индивидуальностью, Фокс Морсильо, вне всякого сомнения, был достоин этой славы. Каким бы ни было мнение относительно происхождения идей, то есть принимается ли за их источник внутренний мир или внешний мир, всегда следует признавать экстраординарную значимость мышления того философа, который стремится соединить в одной синтетической теории эти два элемента. Каким бы ни было решение, даваемое внушающей ужас проблеме образования (composici?n) тел, безусловно следует обнажить голову перед молодым философом, который, связывая идеальный и реальный миры, приходит к тонкой и возвышенной теории идей о вещах и идей в вещах (формы). Эти решения можно оспаривать, и наверняка будут спорить о них до скончания времен, но такие, какие они есть, хотя бы они и не были нам даны, ни, в гораздо меньшей степени, сама истина (отринутая, пожалуй, навсегда естественными силами нашего понимания) возбуждают в нас неутолимую жажду достичь ее, заставляет нас предполагать гармоническое соответствие, которое посредствует в чудесном треугольнике между сотворенными вещами, вечными идеями или основаниями, и между теми и другими и человеческим умом и внушает нам определенный образ благородного и возвышенного мышления, пренебрегающего низинами и любящего вершины. Сам факт постановки этих двух капитальных вопросов философии с такой точностью и ясностью во времена, когда эрудиция, переходя разумные границы, погребает сущностное под грудами частностей, уже является несомненным признаком превосходного философского таланта. Величайшим несчастьем было то, что смерть, воспрепятствовавшая ему в достижении совершенной зрелости, лишает Испанию результатов его плодотворнейшего наставничества и славной возможности начертать его имя среди самых выдающихся имен, блиставших в истории человеческого духа!

Каждый, кто что-либо понимает в таких делах и не закрывает глаза на очевидное, по крайней мере не может не отметить регулярности, с какой среди испанских философов воспроизводятся одни и те же тенденции, придающие национальному мышлению на протяжении его истории особый колорит и единство.