Он не ограничивает историю

Он не ограничивает историю кругом бесплодных и пресных усилий, затрачиваемых ради учета генеалогических линий государей и кровавых баталий; он хочет, чтобы ее главный интерес сводился бы к (намерению) дать знание о том, как менялись законы, как возникали один за другим конфликты и народные бунты, как основывались колонии, как совершали

Он не ограничивает историю кругом бесплодных и пресных усилий, затрачиваемых ради учета генеалогических линий государей и кровавых баталий; он хочет, чтобы ее главный интерес сводился бы к (намерению) дать знание о том, как менялись законы, как возникали один за другим конфликты и народные бунты, как основывались колонии, как совершали свои открытия мореплаватели. Короче говоря, (давать знание) обо всех элементах и аспектах цивилизации. Подобные идеи, общепринятые ныне (хотя имеется еще немало историков, далеких от того, чтобы пользоваться ими в своей работе), во времена Фокса Морсильо были крайне редкими. Что касается меня, то мне неизвестен какой-либо писатель, который провозглашал бы их до него, если не иметь в виду несравненного Хуана-Луиса Вивеса.

В этом диковинном (peregrino) трактате не меньшей хвалы достойна безраздельная любовь, которую Фокс Морсильо исповедует по отношению к исторической истине, на каждой его странице внушая читателю завет (la m?xima) столь же моральный, как и мудрый (luminosa) о том, что историю следует писать не ради того, чтобы польстить гордыне такого-то народа или такой-то партии, и не во имя авторского тщеславия или ради академических упражнений в совершенствовании слога; но единственно во имя истины и справедливости. Он не скрывает от историка опасностей, которыми чревато это суровое посвящение себя культу истины и требует от него не только глубоких знаний священной и человеческой литературы, особенно в области юридических наук, но, помимо этого, совершения продолжительных путешествий и овладения обычаями разных народов, так же как и вмешательства в дела мира и войны, в стремлении все это видеть собственными глазами и до всего дотрагиваться своими руками. В этой абсолютной концепции совершенств историка он заходит настолько далеко, что намеревается вознести его, насколько это возможно, на такую высоту, где его не достигали бы удары реальности, где он переставал бы быть гражданином какого-либо государства и подданным какого-либо монарха, чьим-либо родственником или другом, и где он, в конечном счете, был бы свободен от всяческих уз и от любых страстей или эмоций, а был бы подобен богу эллинов, который с вершины Олимпа созерцает с совершенным спокойствием и возвышенной умиротворенностью дела человеческие, не принимая в них участия. Никто кроме Фокса Морсильо не превозносил в столь красноречивых выражениях силу и общественную действенность истории, которую он расматривает как живописное полотно или зеркальное отражение человеческой жизни, как школу, постоянно открытую для размышлений о людях и государствах.