Мемуары А.Ольшанского (часть 16)

Недовольство деятельностью ВААП нарастало. Не потому, что агентство медленно улучшало свою работу, а потому что средства массовой информации, возомнившие к тому времени себя четвертой властью, хотя она им нигде и никогда не принадлежала, избрали авторское агентство в качестве удобной добычи. Действительно, агентство представляло лакомую цель – имеет дело с интеллектуальной и творческой элитой страны, почему-то присвоило себе их авторские права, дерет безбожные налоги с наследников и комиссию за свои услуги, плохо защищает права авторов, идеологическая и внешнеторговая организация, стало быть, контора подконтрольная КГБ и т.д. и т.п. На каждом шагу сплошные обиды, несправедливости, тайны и интриги – только копни

Недовольство деятельностью ВААП нарастало. Не потому, что агентство медленно улучшало свою работу, а потому что средства массовой информации, возомнившие к тому времени себя четвертой властью, хотя она им нигде и никогда не принадлежала, избрали авторское агентство в качестве удобной добычи. Действительно, агентство представляло лакомую цель – имеет дело с интеллектуальной и творческой элитой страны, почему-то присвоило себе их авторские права, дерет безбожные налоги с наследников и комиссию за свои услуги, плохо защищает права авторов, идеологическая и внешнеторговая организация, стало быть, контора подконтрольная КГБ и т.д. и т.п. На каждом шагу сплошные обиды, несправедливости, тайны и интриги – только копни поглубже! – примерно такое мнение было у рыцарей грязного пера и кривого объектива, двинувшихся в поход против агентства.

Вообще-то четвертая власть – это власть гражданского общества, общественного мнения, а поскольку гражданского общества у нас никогда не было и неизвестно, когда оно сформируется, то ушлые журналюги присвоили его функции. Они в перестройку почувствовали себя независимыми и всесильными, пока в эпоху ельцинщины разжиревшие олигархи не скупили их оптом и в розницу, поставив жирный крест на свободе слова и независимых в России СМИ. Журналистское слово перестало быть Словом, ударилось в коммерцию, стало продажным, приобрело густую желтизну и превратилось в циничную заказуху, не ведающую ни стыда, ни совести ложь. Кто соблюдал какие-то приличия, не гнался за сенсациями любой ценой, тот не имел пресловутого рейтинга, терпел финансовое фиаско.

Не правда и истина, а рейтинг стал показателем успешности издания. Но мало кто знает само происхождение слова «рейтинг». Оно сугубо американское: был когда-то полковник Рейтинг, который при решении вопросов о присвоении воинских званий подсчитывал у своих подчиненных количество скальпов индейцев. Чем больше скальпов — тем выше рейтинг. Утверждают, что для получения звания майора надо было освежевать двести индейцев. Ну и российские СМИ стали придерживаться практически такой же методы: только не скальпы подсчитывали, а количество оболваненных зрителей или читателей.

Были среди недоброжелателей профессионалы в авторско-правовой сфере. К примеру, профессор В.Дозорцев. Его не устраивала концепция ВААП. Здесь нет ничего предосудительного – спор был профессиональный. Меня, как и некоторых работников агентства, тоже многое не устраивало. Всё дело было в том, во имя чего недовольство – критика ради критики, для сенсации, рейтинга пресловутого, или же для преодоления недостатков, совершенствования деятельности агентства.

С немалыми трудностями, но мне удалось заставить работников управления получать согласие авторов или правообладателей на заключение экспортного контракта с зарубежными правопользователями. Естественно, возникло недовольство, но игнорировать требование авторов о соблюдении их прав дальше было невозможно. В прессе стали появляться резко отрицательные статьи о работе агентства, особенно отличался «Огонек», который возглавил Виталий Коротич, автор разоблачительной книги об американском империализме «Лицо ненависти». После сближения в Канаде с главпрорабом перестройки А.Яковлевым сменил свою политическую ориентацию на прямо противоположную. На острие атаки «Огонька» находился Эдуард Успенский, в литературных кругах носивший кличку Чебурашка.

Однажды я стал ему рассказывать о том, что в агентстве мне тоже многое не нравится, что надо перестраивать работу, но так, чтобы не выплеснуть с помоями и ребенка – огромный опыт, накопленный за полтора десятка лет работы с партнерами во всем мире. Для этого нужно добиться, чтобы правительство приняло новое постановление о ВААП, и предложил писателю добиваться этого совместными усилиями.

— Какой вы хитрый! – воскликнул Успенский и остался в стане недоброжелателей.

«Огонек» в руках Коротича превратился в стенобитное орудие, которым прорабы перестройки разрушали в стране всё «до основания». После очередного облыжного выступления в ВААП пришел работник журнала, которому мы во главе с председателем правления Н. Четвериковым рассказывали в деталях, что делаем для улучшения работы, прежде всего для соблюдения прав авторов при их уступке зарубежным партнерам. В журнале был опубликован материал, в котором нашли какое-то отражение наши слова, но он сопровождался редакционным комментарием в излюбленной коротичевской разоблачительной манере.

— Какой же это ужас, если в журнале всё, что печатается, такая же неправда, как и о нашем агентстве! — с изумлением воскликнула Маргарита Аркадьевна Воронкова, начальник договорно-правового управления, великолепный специалист по авторскому праву, которая пользовалась заслуженным уважением не только у нас в стране.

Неожиданно в нашем управлении появилось питерское «Пятое колесо» в лице тамошнего Шолохова, телеоператора и писательницы Татьяны Толстой. К тому времени террор так называемой либеральной прессы достиг такого уровня, что, к примеру, одна бывшая наша соотечественница, ставшая французской издательницей, могла придти ко мне в сопровождении какого-то французского журналиста, который внаглую, без всякого на то моего разрешения, вытаскивал диктофон и записывал то, что говорилось в кабинете.

Накат или точнее налет пресловутого «колеса» началось с претензии Толстой к агентству, что-де опубликовали где-то какой-то рассказ без ее разрешения, а ВААП ничего не предпринимает по этому поводу. В таких случаях я говорю, что одна бабушка очень злилась на один город, целых семь лет злилась, но город об этом не знал. Претензия мадам была абсурдной: в стране ежедневно публикуется сотни тысяч материалов, проконтролировать законность соблюдения авторских прав в этом случае никому не под силу. Если считаете, что ваши права нарушены, то напишите заявление в агентство, оно будет рассмотрено в договорно-правовом управлении, которое примет необходимые меры, а пожелаете обратиться в суд, то поможет вам выиграть дело. Но не для конструктивного диалога прикатило «колесо», а опять же для того, чтобы разрушить ВААП «до основания». Вместе с Геннадием Зареевым мы пытались рассказать о том, что мы делаем для улучшения работы своего управления.

Как-то утром я зашел в вагон метро, и вдруг пассажиры дружно уставились на меня. Подумал, что какой-то непорядок в одежде, вышел из вагона, проверил, всё на месте, всё застегнуто, вошел в вагон очередного поезда. И опять все во все глаза принялись рассматривать меня.

На работе стала понятна причина необычного внимания. Оказывается, накануне «Пятое колесо» показывало большую передачу о ВААП, в которой было столько же правды и истины, как и в материалах «Огонька». Я передачу не смотрел, но некоторые истерические работницы управления говорили, что меня и Зареева по стенке размазали. Чем больше ложь, тем она убедительнее – этому правилу либеральная пресса следовала и следует неукоснительно. К тому времени у меня образовалась толстокожесть по отношению к нападкам, поэтому особенно и не расстраивался. Меня больше волновало то, что я был в той же безрукавке, что и в день наката «Пятого колеса», и как после работы, не привлекая внимания попутчиков, добраться домой. На улице поймал машину, а на следующий день уже никто не обращал на меня внимания.

Но в «Огонек» позвонил. Дело в том, что я написал письмо В. Коротичу в ответ на их комментарии, и он обещал опубликовать его. Но шли недели, а мое письмо в журнале так и не появилось. В бытность А.Софронова главным редактором я там печатал свои рассказы, выпустил две книжки в «Библиотеке «Огонька», так что мог считать себя автором-огоньковцем, но в коротичевском журнале это, судя по всему, считалось не достоинством, а большим грехом, почти преступлением.

Однажды ко мне зашел Сергей Владимирович Михалков. У нас были добрые отношения, я ценил его за то, что он помогал многим писателям, пользуясь своим немалым авторитетом в высших эшелонах власти. У него выходили книги по всему миру и, приезжая за авторскими экземплярами в ВААП, он обязательно заглядывал ко мне.

У писателей было превратное представление о том, что работники ВААП свободно раскатывают по всему земному шару, что они могут посылать писателей в любую страну. Вот и Михалков стал донимать меня просьбой отправить его в Японию по случаю выхода там его книжки.

— Сергей Владимирович! — взмолился я.- У нашего управления лимит: всего 15 поездок за рубеж на весь год! Этого едва хватает для того, чтобы принять участие в работе самых крупных международных ярмарок! Не могу я послать вас в Японию, на японские острова за всю историю существования ВААП не ступала нога ни одного работника нашего управления! Идите к председателю правления Четверикову, только он способен отправить вас туда.

К чести Михалкова он не обиделся на меня за решительный отказ.

— Ольшанский, ты писал Коротичу? — без всяких вступлений спросил Михалков.

Удивляло, что он знал о моем письме в «Огонек». Оказалось, что Михалков уже позвонил главному редактору «Литературной России» Эрнсту Сафонову и договорился с ним, что мое письмо в еженедельнике будет опубликовано в ближайшем номере. И действительно, оно появилось незамедлительно.

В нем с бухгалтерской дотошностью приводились цифры расходов ВААП на рекламу произведений Эдуарда Успенского, его гонорары и комиссионные отчисления. Для этого я специально попросил службы агентства поднять все документы по Успенскому за 15 лет. Картина получалась убедительнейшей: затраты на продвижение произведений превышали размеры комиссии, а гонорар исчислялся сотнями тысяч инвалютных рублей. Успенский не догадывался, что за публикацией в «Литературной России» стоял его давний соперник на ниве детской литературы Михалков. Он позвонил мне, чтобы выразить свое неудовольствие публикацией, которая является-де подсказкой для рэкетиров. Со справками из бухгалтерий спорить сложно, и после этой публикации Успенский прекратил свои нападки на ВААП.

Впрочем, лягнуть агентство при каждом удобном случае считалось среди творческой интеллигенции как бы правилом хорошего тона. Пришел как-то старый сиделец в сталинских лагерях Олег Волков. По-зэковски шарит по кабинету взглядом, на лице какая-то лукавая и в то же время подобострастная ухмылка. Попросил сделать так, чтобы его дочь, находящаяся в Варшаве, получила там гонорар за его книгу. Нет вопросов. Я даже не вспомнил при этом, что именно Олег Волков активно возражал против приема меня в Союз писателей на том основании, что не соизволил вдуматься в содержание рассказа «Сто пятый километр». Даю телекс в польское авторское агентство «Заикс» с просьбой выплатить гонорар. При этом ВААПу я сознательно наносил ущерб, поскольку в этом случае он терял свою комиссию. Но я пошел на это, поскольку старался всем сидельцам идти везде и всюду навстречу, чтобы как-то компенсировать их невосполнимые в годы репрессий потери. И что же? Спустя неделю в «Литературной России» появилась заметочка, где старый варнак, следуя утвердившемуся шаблону, бросил в ВААП ком грязи.

Приходит Анатолий Рыбаков и обвиняет нас, что мы плохо работаем: из стран Северной Европы приходят крошечные гонорары. Писатель привык за свою книгу «Дети Арбата» получать гонорары, исчисляемые пяти-шестизначными цифрами в долларах, а тут какие-то жалкие сотни долларов! Ясное дело: в УЛИ не чешутся, не требуют платить сполна.

Звоню в региональный отдел, прошу срочно дать мне сведения по тиражам в странах Северной Европы «Детей Арбата» и выплатам гонорара. Когда документы оказываются в руках, то я на цифрах показываю, сколько в Норвегии, других странах, продано экземпляров романа и сколько составило роялти. При этом подчеркиваю, что в этих странах книги печатаются буквально по экземплярам: потребовалась читателю книгу, тут же заказ в типографию, допечатывают единственный экземпляр и, как правило, на мотоцикле доставляют на дом. Рыбакову крыть нечем, он удаляется недовольный таким поворотом его претензий, но мысль об извинениях за облыжные обвинения в наш адрес и не посещает его.

Журнал «Знамя» и его главный редактор Григорий Бакланов решили получить права первопечатников на русском языке книги Марины Влади «Володя, или прерванный полет». Из нынешних времен, эпохи квазирыночного фундаментализма, представляются нереальными льготные условия, на которых приобретали советские издатели права на публикацию зарубежных произведений. Главный редактор журнала «Волга» Сережа Боровиков широко открыл от удивления глаза, когда на его заявке незамедлительно появилась моя резолюция с поручением заключить договор с правообладателем нужного произведения. Повторюсь: журналу надлежало заплатить 240 рублей (60 процентов от ставки 400 рублей за авторский лист), обычных рублей, за каждый авторский лист.

— И это всё? – спросил недоверчиво Боровиков, думая, видимо, не один день над тем, где ему раздобыть валюту на покупку прав.

— Всё, остальное наши заботы, — ответил я.

Остальное: нашему управлению надо было заработать валюту на экспорте прав, чтобы иметь возможность рассчитаться ею за приобретаемые права, заключить контракт, обеспечить платежи, соблюдение авторских прав. А если денег у агентства не хватало, то государство дотировало деятельность ВААП.

Лишь один раз мне пришлось уловить обеспокоенность в словах директора издательства «Прогресс» Александра Авеличева: «А как мы будем закупать права зарубежных авторов, если ВААПа не станет?» В то время обменных пунктов не было, валютные счета имели далеко не все, кому этого захочется…

Григорий Бакланов торопил нас: охотников издать Марину Влади было немало, и он опасался, что его опередят. А Влади, как назло, не отвечала на наши письма, телефонные звонки. Работники представительства в Париже пытались застать ее дома, тоже звонили, но с тем же успехом. Актриса или выдерживала нас, рассчитывая повысить гонорар, не хотела вообще публикации своей книги в СССР, или же находилась за пределами Франции.

В УЛИ накопилась целая папка телексов, факсов, писем, телеграмм, записок о безуспешных попытках связаться с Мариной Влади по телефону, посетить ее на дому. А до Бакланова, видимо, дошли какие-то сведения о желании конкурентов заполучить права на книгу знаменитой актрисы.

— Почему ваши бездельники до сих пор не оформили наш контракт с Мариной Влади? – в сильнейшем раздражении позвонил мне Бакланов.

— Как вы смеете так отзываться о моих работниках? Кто вам дал такое право? – взорвался я. – Если вы желаете, то приезжайте и ознакомьтесь с целой папкой запросов и попыток выйти на Марину Влади. На этот контракт работает УЛИ и наше представительство в Париже. Можете жаловаться на нас председателю. Но оскорблять моих коллег я никому не позволю.

Подобное отношение к работникам агентства как к обслуживающей челяди было типичным. И опять же и мысли не было о том, чтобы извиниться.

Однажды раскрываю «Московский комсомолец», который еще не был таким бульварным и желтым, как нынче, и читаю материал о Юлиане Семенове и его редакторше из итальянского издательства «Мондадори» Лауре Гримальди. И снимок: герои публикации чуть ли не в обнимку, вызовом и превосходство в позе и взгляде. Со страниц газеты синьора бросила в адрес нашего управления упрек в том, что ВААП не предлагает никаких новых произведений советских авторов. Собственную неосведомленность выдавала за истину. Вообще-то Гримальди – аристократы, княжеский род, и если синьора принадлежит к нему, то вряд ли она следила за регулярными выпусками наших бюллетеней, листовок, которым наводняло издательства мира специальное подразделение «ВААП-информ». Не скрою, меня облыжная критика задела за живое.

И вот передо мной телекс из «Мондадори» с просьбой уступить им права на издание воспоминаний А. Аджубея «Те десять лет». Незадолго перед этим Алексей Иванович был у меня, рассказал, что он писал письмо Горбачеву, его вызвали в ЦК КПСС и сказали, что к нему никаких претензий больше нет. Он опубликовал в журнале «Знамя» свои воспоминания, которые поразили меня своей беззубостью и бюрократической округлостью. Годы опалы, сидение в журнале «Советский Союз» по милости главного редактора Николая Грибачева, который одновременно был и председателем Верховного Совета РСФСР, не прошли для некогда всесильного зятя Хрущева бесследно. Он стал сверхосторожным, неуверенным в себе.

Во всем чувствовалось, что его сломали. Слушал я его и вспоминал, каким авторитетом пользовалась газета «Известия», которую возглавлял Аджубей, как его фамилия была для простых советских людей символом справедливости. И еще вспомнил, как я перед призывом на военную службу обещал своим литинститутским друзьям пристрелить его неуемного тестя, если он приблизится на расстояние выстрела. Хотел в качестве забавного случая рассказать Алексею Ивановичу об этом, такое желание возникало при встречах с ним, но я так и не решился.

— Ко мне стали обращаться зарубежные издатели, но я в этом ничего не смыслю. Я прошу вас помочь мне, пожалуйста, займитесь этими делами, — сказал Алексей Иванович, наверняка вспомнив, насколько скользкими и опасными для советских авторов были связи с зарубежными издателями.

Мы договорились, что всех, кто будет обращаться к нему по поводу издания мемуаров за границей, он будет направлять ко мне, никаких договоров без моего ведома не подпишет.

«Мондадори» — крупнейшая итальянская медиа-империя, принадлежащая нынче Сильвио Берлускони. Десятки журналов, газеты, книги, телекомпания. Короче говоря, богатейшая корпорация. И я решил на примере отношений с «Мондадори» сломать практику уступки прав по дешевке — за сто или двести долларов за книгу. Доходило до неприличия: поступило предложение от одного ирландского издателя заплатить Владимиру Солоухину за книгу аванс двести долларов. Я встретил Солоухина на приеме в германском посольстве и сказал ему:

— Владимир Алексеевич, да разве ваше творчество стоит аванса в двести долларов?

Солоухин что-то пробормотал в ответ, и буквально через неделю издатель предложил выплатить ему… триста долларов. Я понимал, что нередко официальная сумма аванса – для ВААПа, пусть он, мол, подавится, а расчеты с автором могут быть в форме черного нала – так назовут со временем эту форму расчетов. Никакого нала во взаимоотношениях Солоухина с ирландцем даже быть не могло – тиражи в таких странах крошечные.

Вроде бы аванс он и в Африке аванс. Но дело в том, что издатель, заплатив двести долларов за права, может и не издать книгу. И таким методом пользовались, чтобы не допустить неугодные произведения на европейский рынок. Совсем иное поведение издателя, если он за права заплатил хотя бы несколько тысяч долларов. Ему хочется их вернуть с прибылью, и он начинает рекламную кампанию, а это новые расходы – короче говоря, серьезный аванс заставляет нашего партнера подходить самым серьезным образом к продвижению наших книг за рубежом.

Предупредил работников управления, что все переговоры с итальянцами по поводу книги Аджубея веду только я, поэтому ни один документ, ни одно предложение не должно миновать меня. Отослал ответ: уступим права на книгу Аджубея за аванс в 50 тысяч американских долларов.

Из «Мондадори» пришел телекс на имя А. Кабанова, одного из моих заместителей. Ответил вновь я и повторил условия. Они – телекс на имя другого заместителя – Г. Зареева, потом на имя начальника регионального отдела… И получали мои ответы. Позвонил Аджубею, попросил набраться терпения и не соглашаться на любые посулы итальянцев.

Убедившись, что им никак не удастся обойти меня, приступили собственно к переговорам, просили смягчить условия. Я уступил, но не очень: «Мондадори» за 45 тысяч американских долларов получило мировые права на издание мемуаров Аджубея на итальянском и испанском языках, а также право на сублицензию, то есть заключать договора с другими издательствами. И они что называется втюрили произведение Аджубея американскому «Рэндом Хаус» за аванс в 135 тысяч долларов. Почему 135? Когда они прочли «Те десять лет», то поняли, что на такой книге они не заработают и решили вернуть свои 45 тысяч с наваром. Из 135 тысяч восемьдесят процентов составлял гонорар Аджубея за вычетом 25 процентов нашей комиссии.

Вот так я сделал Алексея Ивановича хоть немного состоятельным человеком. Он обрел уверенность, нередко заходил ко мне, и мы вели приятельские беседы, хотя никогда не касались времен, когда он был в СССР зятем номер один. Однажды он приехал из Прибалтики, энергичный и воодушевленный, предложил работникам управления рассказать о своих наблюдениях. «Пускай послушают знаменитого Аджубея», — подумал я. Мне было приятно, что он стал возрождаться как личность, задумал создать общественное движение «Третье сословие», кажется, начал даже выпускать газету с таким названием, но смерть не позволила этому талантливому, но изломанному человеку по-настоящему возродиться.

Последняя наша встреча произошла после августа 1991 года.

— Что мне делать, «Рэндом хауз» прислал больше сотни замечаний по книге! Они хотят одновременно издать книгу Сергея (сына Хрущева. А.О.) и мою.

Наверняка американцы пригрозили добиться возвращения аванса, если автор не выполнит их требования, но Аджубей об этом промолчал. Выглядел вновь растерянным и обескураженным.

— Алексей Иванович, у вас нет выбора: постарайтесь скрупулезно выполнить все требования американцев, — посоветовал я. Свое посредничество не предложил: уже состоялся разговор с Четвериковым, наше управление, как и другие экспортно-импортные подразделения, ликвидировалось.

Разумеется, в работе агентства в целом и нашего управления было немало сбоев, а то и попросту анекдотических случаев. Однажды от одного нашего представителя за рубежом пришел телекс о том, что тамошние издатели пожелали приобрести права на произведения Базиля Скандыря. Мы потешались от души, догадавшись, что речь идет о Фазиле Искандере.

Однажды раздался звонок из Праги. На хорошем русском языке женщина представилась помощником Вацлава Гавела.

— Президент Гавел не может понять, почему от вас пришел контракт не на чешском, а на польском языке?

— Извините, пожалуйста, и передайте наши извинения господину Гавелу, что это просто техническая ошибка. Машинистка случайно напечатала не на чешском, а на польском бланке. Сегодня же в ваш адрес будет направлен новый экземпляр контракта….

Устраиваю расследование. Понимаю, что в год в управлении надо рассмотреть и ответить на 15 тысяч обращений, оформить 2 тысячи контрактов, но Вацлав Гавел – президент страны, неужели здесь невозможно проявить предельную внимательность?

Выяснил, что виновником оказался начальник регионального отдела Валентин Николаев.

— Я знаю немецкий язык, для меня что польский, что чешский – не знаю их, вот и спутал.

— Так посоветуйтесь с теми, кто разбирается в этих языках. Или мне надо визировать все контракты?

Надо сказать, что переговоры по сложным и важным сделкам приходилось возглавлять мне и подписывать такие контракты. Еще более важные были компетенцией заместителей председателя правления или самого председателя. Обычно я в порядке контроля просматривал сводки заключенных контрактов. В одной из них с удивлением обнаружил, что работник регионального отдела Виктор Лобаев заключил авансовую сделку за публикацию в Бразилии романа «Мать» Горького. Это было ответом на мое требование выполнять и перевыполнять свои валютные планы.

— Как вам в голову пришло такое: содрать аванс за неохраняемое давным-давно произведение?

— У них срок охраны после смерти автора 80 лет – для них это в порядке вещей. Да и деньги небольшие, — объяснял Лобаев и не помышлявший о признании своей ошибки, граничащей со служебным хулиганством.

— А если завтра вы получите от них требование выплатить гонорар за ранее изданные произведения бразильских авторов, чьи произведения до этого считались неохраняемыми? Ведь тут же вступает в действие прецедентное право! Аннулируйте контракт и извинитесь перед бразильским издателем.

75

Как ни странно, однако наши постоянные партнеры, за исключением разве что американцев, да и то далеко не все, к агентству относились с уважением, если не сказать больше – с пиететом. Оно и понятно, зарубежные издатели за книги наших авторов платили роялти, в среднем 7-8 процентов от продажной цены сброшюрованного экземпляра, не распространяющейся на обложку и иллюстрации, а за своих авторов получали от нас твердые около 400 долларов за каждый авторский лист, а если тираж большой, то и потиражные. Постоянные наши партнеры понимали это и ценили сотрудничество с нами.

Но приходилось сталкиваться и с превратным отношением к нам, сформированным перепечатками из нашей прессы или в результате встреч с советскими деятелями культуры и науки.

В итальянском городке Гаэта проходил советско-американско-итальянский симпозиум. Городок туристический, как мы поняли, симпозиум был призван улучшить имидж Гаэты, которая, как меня просветил один итальянский предприниматель в Москве, считается в Италии столицей мафии. Не знаю, правда это или нет, но мы жили в условиях капиталистического коммунизма – для нас всё было бесплатно, в том числе бар с сотнями напитков – покажи лишь свой ключ от номера. Пришло приветствие от премьер-министра Андреотти, зачитал его министр культуры. Симпозиум кулуарный – из США несколько человек, один из них с физиологической ненавистью к нам – есть такая порода гринго, у них она в генетическом коде, человек десять из Советского Союза и итальянцы, каждый день в новом составе.

С немалым удивлением слушал я выступление Инге Фильтренелли, владелицы фамильной фирмы, в том числе издательского дома «Фильтренелли», знаменитого тем, что первым издал за рубежами СССР роман Б. Пастернака «Доктор Живаго». Контракт на роман заключала Инюрколлегия, поскольку ВААПа никакого в то время не существовало. Бывший владелец издательства, муж Инге, как мне рассказывали, был чересчур левым, примыкал к печально знаменитым красным бригадам, погиб при попытке подрыва опоры высоковольтной линии. Срок контракта с Инюрколлегией подходил к концу, требовалось новое соглашение. Почему Инге ринулась в этих условиях в атаку на ВААП, мне до сих непонятно. В своем выступлении о сотрудничестве агентства с западными партнерами, которое, кстати, как мне говорили, в благожелательном плане цитировалось в передаче Сергея Довлатова по радио «Свобода», мне пришлось заявить, что с синьорой Фильтренелли нам в ближайшее время придется встретиться и решить, продлевать ли контракт на «Доктора Живаго» с ее издательством или нет.

Во время моего выступления ее в зале не было, однако она на следующий день появилась на симпозиуме и в разговоре со мной нашла способ исправить впечатление о себе. Через некоторое время ее сын Карло в сопровождении юриста появились в Москве, я предоставил в распоряжение свой кабинет для переговоров с представителем Инюрколлегии, которые прошли при участии наших юристов. В благодарность за такой прием она обещала пригласить меня в Италию, я же попросил вместо себя оказать знаки внимания моим коллегам, выезжавшим в Италию, чем она, видимо, возмутилась. Но когда приехала в Москву в гости к Андрею Вознесенскому, то передала мне в знак окончательного примирения сувенир — модный галстук.

Вот так приходилось налаживать отношения с зарубежными издателями.

Совет Министров СССР по инициативе агентства принял постановлении о демонополизации сферы закупки и уступки прав на произведения науки, литературы и искусства. За ним должны были, по логике, последовать шаги по реорганизации ВААП, создании в нем или при нем, в качестве связанных с ним литературных агентств. Но чрезвычайно велика и пагубна сила инерции бюрократического мышления! Вместо этого председатель Н.Н.Четвериков замыслил операцию по полному огосударствлению авторско-правой сферы, и вскоре на месте ВААП возник ГААСП — Государственное агентство по авторским и смежным правам. Агентство полностью переходило на государственный кошт, освобождалось от зависимости, пусть и номинальной, от творческих союзов, академий наук. Короче говоря, это был шаг абсолютно в противоположном направлении по сравнению с набиравшей силу тенденцией на разгосударствление всего и вся, осуществленной вскоре бездарно, без всякого чувства меры или здравого смысла.

Зарубежные издатели видели в нас своих надежных партнеров, они не были готовы и не хотели работать с неизвестными агентами или агентствами. Даже с авторами они вели себя крайне осторожно. Однажды Кристофер Маклехоуз, которого я знал с 1985 года — тогда я впервые поехал в Англию в качестве руководителя писательской группы. Через пять лет Кристофер сказал мне, что западные издатели недовольны поведением писателя Сергея Каледина, и просил передать ему, что если он и дальше будет вести себя так, то ни одно издательство на Западе не будет издавать его произведения. Каледин теперь имел законные основания распоряжаться своими авторскими правами, как ему выгодней, а что он к кому-то не так отнесся, то, причем здесь ГААСП?

Кристофер Маклехоуз (Cristofer MacLehose) тогда был директором крупного английского издательства «Коллинз», все дамы в агентстве таяли при появлении статного шотландца, изъяснявшегося на прекрасном английском языке. Но они не видели его в килте! Меня и Кристофера связывали доверительные, дружеские отношения. Он подсказывал, где и как мне лучше вести себя с акулами британского издательского бизнеса. Вообще-то он был максималистом. В первый день знакомства, в далеком 1985 году, он задал мне странный вопрос: «Собирается Советский Союз выполнять Хельсинские соглашения или нет»? Я взмолился, мол, мистер Маклехоуз, я ведь не начальник СССР, а что касается конкретных претензий, по конкретным произведениям, то я доведу их до сведения Госкомиздата СССР. И действительно, вернувшись в Москву, написал соответствующее письмо бывшему своему начальнику А.Н.Сахарову.

У жены Кристофера, которая тоже занималась издательским бизнесом, было странное русское имя Кукла. Произошло оно следующим образом. Какой-то архангельский помор добрался до берегов туманного Альбиона, да так и остался на них. А любил он ругаться, употребляя выражение «чертова кукла». Англичане разузнали, что русское слово кукла равнозначно английскому doll, но внучку помора назвали не dolly, что на русский переводится как куколка, а в честь уважения к деду — Koukla, совсем по-русски. Только без сомнительного прилагательного.

Во время командировки на Лондонскую книжную ярмарку Кристофер буквально опекал меня. На мюзикле «Cats» он не толкал в бок, когда я, вымотавшись за день переговоров, откровенно дремал. А на фильме по роману Джона Ле Каре «Русский дом» сам советовал мне подремать, поскольку язык в фильме для моего английского был сложноват.

Пикантность ситуации состояла в том, что рядом с нами сидел Георгий Анжапаридзе, директор издательства «Художественная литература», сыгравший в фильме эпизодическую роль, причем самого себя, с весьма нелестными словами в адрес ВААП. Когда-то Анджапаридзе сопровождал Анатолия Кузнецова в поездке по Англии, в результате которой Кузнецов стал невозвращенцем. Анджапаридзе тогда боялся, что больше его не пустят на Британские острова, но его не только пустили, но и дали возможность сыграть, пусть крошечную, роль в английском фильме. Буквально перед поездкой в Англию я выступил в «Московском литераторе» с объемным интервью, где высказывал тревогу в связи с предстоящим присоединением СССР к Бернской конвенцией по авторскому праву. Сравнивал это с пуском горячей воды в доме, где не полностью смонтирована система отопления. Не было структуры типа спецслужбы по охране авторских и смежных прав, очень низкая культура правопользователей и правообладателей, распространение пиратства, отсутствие достаточного количества подготовленных кадров, литературных агентств и т.д. и т.п. Сегодня, двадцать лет спустя, когда пишутся эти строки, практически ничего в авторско-правой сфере толком не изменилось, автор стал в России вообще самым бесправным существом.

В публикации я коснулся и позиции директора издательства «Художественная литература». Он издал совместно со шведами книжку «Любовь по-русски», никаких комиссионных отчислений в ВААП не делал, а купил на эти деньги женщинам в издательстве подарки – духи, губную помаду и тому подобные мелочи. А дело зарабатывания валюты на покупку прав на многие сотни книг по своим зарубежным редакциям оставил за нашим управлением. Естественно, Анджапаридзе не понравилась моя трактовка его демонополизации в области использования авторских прав. Он посматривал на меня, мягко говоря, косо…

После фильма Ассоциация английских издателей пригласила нас на ужин в клуб, как ни странно, Реконструкции, название которого англичане сами переводили как «клуб перестройки». Я не подозревал о том, как Кристофер решил отплатить Анджапаридзе за реплику в фильме в адрес ВААП. Он взял слово и попросил Георгия точно переводить его тост, поскольку, мол, Алекзандр (все англичане употребляют букву «з» в моем имени, а тюркозычные соотечественники редко признают наличие мягкого знака в моей фамилии), пока еще недостаточно освоил английский язык. Попросил не Людмилу Смирнову, работницу нашего управления, которая курировала связи с англоязычными странами, которой, казалось бы, сам Бог велел переводить для недостаточно наторевшего в языках начальника, а именно Анджапаридзе. И стал говорить в своем выступлении-тосте о том, почему они, иностранные издатели, высоко ценят деятельность ВААП, в частности, департамент литературы и искусства, его работников, присутствующих здесь мисс Людмилу Смирнову и мистера Алекзандра Ольшанского. Спич Кристофера продолжался минут десять. Анджапаридзе, пыхтя и покрываясь от негодования пятнами, вынужден был точно переводить слова английского издателя. Не успел я собраться с мыслями, чтобы взять ответное слово, как Анжапаридзе бросил мне со злостью вопрос:

— Знаешь, сколько сейчас стоит в Москве заказать тебя?

— Не имею представления.

— Всего полторы тысячи рублей!

Между нами сидела менеджер по торговле издательства «Макмиллан» Хелена Свойжикова (Helena Svojsikova), чешка по национальности, которая хорошо знала русский язык. О том, что соседка владеет русским языком, Анджапаридзе не догадывался.

— Что такое заказать в сегодняшней Москве? – спросила она меня.

— Это значит убить.

— Вас?!

— Ну да.

— Да если с вами что-то случится, я сделаю всё, чтобы он был наказан! Я слышала, как он вам угрожал! – возмущалась она.

Вскоре в Москве Анджапаридзе сломал ногу. Услышав об этом, я не удивился: могу привести десятки случаев, когда мои недоброжелатели или враги получали неожиданные и жестокие удары судьбы. Крупнейшее издательство страны, которое выпускало чуть ли не каждую третью книгу в Советском Союзе, развалилось. Коллектив освободил директора от руководства издательством, и Анджапаридзе после этого подрабатывал услугами гида для англоязычных туристов. Спустя несколько лет после стычки в Лондоне, он подошел ко мне в Храме Христа Спасителя, поздравил с получением благодарственной грамоты за сотрудничество с журналом «Форум», и пожал руку. И то, и другое было искренними. Это был постаревший, хромающий, но по-доброму, хотя чуть-чуть и с виноватинкой за прошлое, улыбающийся Жора Анджапаридзе. Вскоре до меня дошел слух, что он покинул лучший из миров.

76

Осатанение сознания, душ, мыслей и поступков людей и устремлений всего общества давало богатейший материал для романа «Стадия серых карликов». А Горбачев всё болтал и болтал, юлил, изворачивался. Многим, в том числе и мне, казалось, что до него не доходят сведения о состоянии дел в стране, но потом я убедился, что до него доходило всё, но такой уж он бессовестный, бездушный и толстокожий человек. О таких говорят: ему хоть мочись в глаза, а он – божья роса!

На всесоюзную политическую арену вломился Ельцин. Впервые обратил на себя внимание выступлением на всесоюзном идеологическом совещании, которое состоялось в самом начале перестройки. О нем заговорили. Многие — с восхищением, а некоторые вспоминали его крепкую дружбу с зеленым змием, свердловскую кличку – Медный лоб. Неожиданно стал первым секретарем Московского горкома партии, кандидатом в члены политбюро. Наводил порядок круто – один секретарь райкома даже покончил жизнь самоубийством, выпрыгнув в окно. Вначале Ельцин опирался на националистически настроенные силы, в частности, на «Память», а потом резко изменил ориентацию – задружил с либералами, «прорабами» перестройки, демократами-западниками, радикал-реформаторами.

До положения члена политбюро не дослужился, поскольку пошли разногласия с Горбачевым и Лигачевым, которые, кстати, были его ракетоносителями по выводу на всесоюзную орбиту. После поездки в США, где не исключено, на него была сделана ставка в качестве сменщика Горбачева, конфликт закончился демонстративным выходом Ельцина из партии. Пиплу нравилось, что он ругается с начальством, что пьет – свой, значит, в доску, что его бросают с моста в речку возле Николиной Горы – проделки Кремля! После отставки с партийного поста Ельцин с триумфальным результатом становится депутатом Верховного Совета и где – в Москве! Избирается председателем Верховного Совета РСФСР, как признавался позднее С .Говорухин, не без подтасовки результатов голосования, затем становится президентом России. В стране фактически устанавливается двоевластие. Под юрисдикацию России переходят многие крупнейшие промышленные и научно-произвдственные объединения, еще раньше удалось поднять на забастовку против союзного центра шахтеров Кузбасса. Она была поддержана в других регионах, металлургия резко снизила выпуск металла, а это сказалось на резком падении производства во всех отраслях.

Если бы нечто подобное, скажем, в Германии выкомаривал руководитель Баварии, то его посадили бы за решетку или в сумасшедший дом. Но в Советском Союзе при Горбачеве да еще под взыскательным приглядом Вашингтона и европейского политбомонда можно было гадить стране и народу как угодно, в награду получая имидж борца за демократию, права человека, реформатора, антикоммуниста… Закончилось всё это тем, чем закончилось – крахом Советского Союза, развалом его экономики, разграблением общенародной собственности — бюрократия приватизировала то, чем управляла, обнищанием девять десятых населения страны, конфликтами, войнами между бывшими братскими республиками, бандитским беспределом, затеявшим криминальный передел собственности. К поклонникам Ельцина пришло прозрение и отрезвление, но слишком поздно – российский Герострат совершил свое или заказное позорнейшее дело.

В число его поклонников я не входил. Никогда не голосовал за Ельцина, более того, работая в исполкоме движения «Наш дом — Россия» надеялся, что Черномырдин после неожиданной отставки с поста премьера уйдет в оппозицию к нему. Генерал Л.Рохлин, являясь членом депутатской фракции НДР в Государственной думе, стал яростным антиельцинистом, и еще никто не доказал, что это не стоило ему жизни.

СССР стремительно терял авторитет в мире. Если раньше дискредитацией Советского Союза занимались западные антисоветские, антирусские и антикоммунистические фонды, ассоциации, ученые мужи во всевозможных спеццентрах, то теперь к ней азартно подключились доморощенные прорабы перестройки, радикалы и ультралибералы, диссиденты и просто ловкие проходимцы, делавшие карьеру и состояние на антигосударственничестве. Естественно, на Западе им аплодировали и поддерживали не только морально. Чиновничество в министерствах и ведомствах приступило к созданию на базе союзных ведомств научно-производственные и просто производственные объединения, ассоциации, фонды и так далее, то есть вместо одного министерства возникало 10-15 различных организаций и объединений. Это было началом великой бюрократической революции. При Ельцине с помощью всех этих образований и формирований чиновничеством будет присвоено то, чем раньше управляло.

На этом фоне создание ГААСП было самоубийственным шагом. Было яснее ясного понятно, что в условиях демонополизации авторско-правовой сферы де-факто экспортно-импортные подразделения агентства обречены, если не на ликвидацию, то, во всяком случае, на сворачивание объемов деятельности. Надо было искать выход из создавшегося положения. Я предложил на базе нашего управления создать литературное агентство. Для этого требовалось начальное финансирование из средств агентства примерно около 600 тысяч рублей в год. На возвратной основе – при наших ежегодных доходах в 2-3 миллиона инвалютных рублей это была незначительная сумма. В конце концов, можно было взять кредит в банке. Гораздо важнее денег для меня было принципиальное согласие руководства ГААСП.

Против моего предложения выступали многие, прежде всего, начальник планово-экономического управления Б. Гольский, секретарь парткома В. Твердовский, заместитель председателя В. Богатов. Председатель Н.Четвериков, которого в демпрессе клеймили как генерала КГБ, взявший курс на огосударствление авторско-правовой сферы, отмалчивался. Мои записки о создании Главного управления по охране авторских и смежных прав в связи с тем, что пиратство в стране и за рубежом в отношении советских произведений набирало силу, о создании на базе управления литературного агентства, о вопиющей диспропорции, сложившейся с экспортом и импортом прав с американскими партнерами, словно им не читались. Дошло до того, что американцы брали у нас одно произведение, естественно, по своему выбору, а наши издатели выпускали 60 американских книг. Надо было ехать в США, встречаться с издателями, литературными агентами, книгопродавцами, чтобы исправлять перекос. Никакой реакции.

Самое прискорбное в отношениях с западными издателями было то, что чувствовалась незримая регулирующая рука, разрешающая или запрещающая публикацию у них наших авторов. Печатали исключительно то, что соответствовало интересам не столько населения или читателей на Западе, сколько идеологическим и геополитическим установкам кругов. Если появлялась антисоветская по духу книга, то она вдруг в мгновение ока становилась востребованной и разрекламированной. Много лет каменные задницы на Старой площади, да и в Союзе писателей СССР, пытались препятствовать публикации книги Анатолия Рыбакова «Дети Арбата». Об этом сам писатель детально рассказал в своем биографическом романе. Анатолий Наумович вел многолетнюю борьбу за роман умело, с учетом ошибок Б.Пастернака с романом «Доктор Живаго», и поэтому произведение получило широчайшую известность до своей публикации. Не художественные достоинства «Детей Арбата», а антисталинизм его содержания был востребован Западом. Что же касается «Доктора Живаго», то будь он опубликован в Советском Союзе, он вряд ли стал всемирным бестселлером.

В какой-то степени показательна здесь судьба Анатолия Приставкина. Когда я в начале восьмидесятых в качестве рабочего секретаря Московской писательской организации занимался издательскими делами, то Приставкин обратился в секретариат с письмом, где рассказал о своих злоключениях с редакциями, которые отказывались печатать его книги. Я подготовил письмо и направил во все московские издательства, выпускающие художественную литературу, с просьбой найти возможность опубликовать книги известного писателя. Расчет был на то, что писательская организация брала на себя ответственность, что развязывало издателям руки. Не знаю, помогло ли мое письмо Анатолию Серафимовичу, или нет, но его судьба решительно изменилась после публикации в журнале «Знамя» повести «Ночевала тучка золотая». На глазах будущего писателя, тогда мальчишки, проходила депортация чеченцев и ингушей. Книга была написана с позиции малолетнего свидетеля, но уже способного к сочувствию и неприятию жестокости и несправедливости. Можно много рассуждать о том, насколько в повести нашла отражение вся правда. Но это и не входило в авторский замысел. Депортация была преступлением сталинского режима, и поэтому повесть об этом была мгновенно востребована на Западе. При этом я нисколько не умаляю художественных достоинств произведения.

Избирательность западных партнеров была поставлена профессионально. Несколько лет мы принимали писателей из числа членов Французской академии, устраивали для них и сопровождающих домочадцев прогулки по Советскому Союзу. В международных отношениях большое значение имеет принцип взаимности. Вот и я ждал, что французы начнут приглашать в свою страну наших писателей. Не дождался, стал ставить этот вопрос перед партнерами. Мое положение осложнялось тем, что председатель Н.Четвериков, работавший в свое время во Франции, благоволил во всем французам. Пришлось придумать, как мне казалось, неотразимый мотив. В то время к руководству журналом «Москва» пришел Владимир Крупин, «Наш современник» возглавил Станислав Куняев, еженедельник «Литературная Россия» — Эрнст Сафонов, издательство «Советский писатель» – Анатолий Жуков, вот-вот должно было состояться назначение главным редактором журнала «Октябрь» Владимира Личутина, которое так и не состоялось. Вот я и задавал вопрос французским партнерам: разве вашим литературным кругам, издателям и читателям не интересно, кто в результате перестройки пришел к руководству важнейшими изданиями? При этом они все известные писатели. Уж я-то понимал, что все мои протеже активно не нравились французской стороне. И знал о том, что дама, ведающая отношениями с советской стороной в министерстве культуры, как говорится, костьми ляжет, но появления во Франции группы патриотически настроенных советских писателей не допустит. Но я продолжал гнуть свою линию. В кабинете у меня появилась, назовем ее мадам Р., хотя я называл ее про себя Рыжей Бестией. Она переводила русскую литературу, занимала видное место в обществе Франция-СССР, была вхожа в свое министерство культуры, где осознали, что синекурных поездок по Советскому Союзу без ответного приема наших писателей больше не будет.

Особое неудовольствие французов вызывала кандидатура Станислава Куняева. Он и не мог поехать в ближайшие недели во Францию – отбывал в месячную поездку по США по приглашению американского посла Д. Мэтлока. Об этом я сообщил Рыжей Бестии с величайшим удовлетворением: вот видите, даже американцы на официальном уровне пригласили писателя-русофила, а вы изображаете из себя демократов, либералов и толерантов. Потом Рыжая Бестия вдруг поставила вопрос о компенсации французской стороне затрат на издание литовским отделением ВААП своей рекламной книги. Для меня было новостью, что литовское отделение, которое рьяно проводило линию «Саюдиса», не отличавшегося даже минимальной терпимостью к нам, выпустило какую-то пропагандистскую книгу во Франции. К гадалке не надо было ходить, чтобы иметь представление о духе этого издание. За нашей спиной обтяпали дельце, и у них хватает наглости ставить вопрос о том, чтобы мы оплачивали направленные против нас книжонки? Они что, считают нас законченными идиотами?

— Извините, но я впервые слышу об этом издании. Наши литовские коллеги не ставили перед нами вопрос о финансировании его, мы не давали никаких обещаний на этот счет. Почему мы должны французской стороне компенсировать затраты на его издание, мне не совсем понятно, — высказал я свое недоумение.

Как мне рассказывали, Владимира Крупина, Анатолия Жукова и Эрнста Сафонова французы приняли, если можно так выразиться, со стиснутыми зубами. Встретили, поселили в отеле, в день отъезда приехали и отвезли в аэропорт. И всё. Разве это не цензура?

Американцы также четко регулировали контакты. На симпозиуме в Италии я познакомился с Бруно Квинсоном (Bruno A. Quinson), президентом и владельцем «Henry Holt and company, Inc.” Он представился издателем, приехал в Италию с женой Мэри. Они были примерно моими сверстниками, Бруно воевал во Вьетнаме, я ему сказал, что в это время служил на Тихом океане, так что мы, можно сказать, земляки. Конечно, наши ракетчики обучали вьетнамцев сбивать американские самолеты, но эта страница истории была перевернута, американские супруги относились к советским участникам симпозиума вполне благожелательно. Мне было интересно совершенствовать свой английский. Вместе веселились на какой-то итальянской свадьбе, поехали на развалины Помпеи, где меня Квинсоны до колик развеселили. Гид, он же чичероне, рассказывал о знаменитой катастрофе, нам переводили с итальянского на русский. А потом чичероне то же самое произносил на английском для американцев. Вот он, показывая на убогие остатки какого-то скромного помещения, посреди которого лежала древняя амфора, говорит нам: «Здесь была лавка торговца». А потом о том же самом, — американцам, надо сказать, с юмором, который они совершенно не почувствовали: «Здесь у них был супермаркет». Бруно и Мэри на полном серьезе закивали, повторяя: «Yes, yes…» Со стороны сцена выглядела настолько комичной, что я расхохотался, схватившись за живот. Бруно и Мэри посмотрели на меня, не понимая причину моего веселья, но и я им, все же лишенным чувства исторической перспективы, не стал объяснять, в чем тут дело. Тем не менее, я пригласил Бруно приехать в Советский Союз, подключиться к изданию книг наших авторов. Вернувшись в Москву, послал ему телекс. Ответ пришел… спустя три месяца – Бруно выслал мне несколько итальянских фотографий, но они, судя по штемпелям, добирались до Москвы через Таиланд. Вот так мы и переписывались: я направляю телекс, а Бруно отвечает письмом, которое я получаю спустя несколько месяцев. Видимо, он не получил допуска к общению с советской фирмой, разумеется, при всем своем желании не приехал к нам и не установил партнерские отношения с нашими издательствами. Так что о толерантности американских властей в моем присутствии просьба не заикаться – в США я не собираюсь ехать, да и меня туда, назвавшего печатно накануне вторжения в Ирак эту страну Нью Голд Ордой, то есть Новой Золотой Ордой, вряд ли кто пустит.

Не могу на этом фоне отдать должное известному американскому издателю Герберту Аксельроду, внуку знаменитого меньшевика-антиленинца, который выпустил в Америке серию книг о Большом театре. Он очень любил Большой, зарабатывал деньги на производстве искусственных костей для собак и кошек, тратил их на книги о театре. Однажды он предложил мне поставлять ему ежегодно пятьсот тонн козеина. В ответ я попросил разъяснить, что это такое и зачем оно ему требуется. Оказалось, козеин получают из молока, а нужен он для выпуска искусственных костей. Конечно, поставками козеина я не стал заниматься.

— Герберт, скажи, пожалуйста, при каких условиях ты принимаешь решение об издании книги? – спросил я, когда мы обедали в ЦДЛ.

— Когда на каждом экземпляре двадцатидолларовой книге я гарантированно получу пять центов.

Ответ меня поразил. Наше жлобье, если ему не светит минимум двести процентов прибыли и разговаривать не желает. У нас нет конкурентной среды, нормы прибыли никто не ограничивает, поэтому цены на всё движутся исключительно ввысь. Рай для рвачей и мошенников.

77

С каждым днем становилось сложнее работать. Резко поменялось отношение к Советскому Союзу и советским людям в странах так называемого соцлагеря. Вот в болгарском министерстве культуры принимает редколлегию международного журнала «Pannonia» заместитель министра. Видимо, его никто не предупредил, что присутствует советский представитель, поэтому замминистра не упускает возможности отпустить несколько колкостей в адрес нашей страны. После встречи я подхожу к нему и на русском языке благодарю за откровенность и искренность.

Пошло выдавливание Советского Союза из Восточной Европы. В той же Болгарии неожиданно резко повысили цену за аренду помещения для нашего представительства. Представитель ВААП в Болгарии Похоменков в моем присутствии во время нашего приятельского визита сообщил об этом начальнику УПДК МИДа Керестеджиянцу, который тут же дал команду повысить арендную плату для болгарских представительств. Меня удивила скорость, с какой было принято это решение. Вскоре начальник УПДК станет послом в Болгарии и Хорватии. (Между прочим в Интернете можно найти записку о самочинных выступлениях молодых литераторов возле памятника Маяковского, подписанную Керестеджиянцем, работником ЦК ВЛКСМ — попробуйте меня убедить после этого, что мир не тесен).

В то время я был сопредседателем советско-болгарской рабочей группы по сотрудничеству в области авторского права, но толком ничем эта группа не отличилась. Не по моей вине. С болгарской стороны ее возглавляла генеральный директор болгарского агентства по авторским правам Яна Маркова, племянница Тодора Живкова. Вместо начала работы она сочла уместным выразить неудовольствие тем, что с советской стороны назначили какого-то Ольшанского. Ей, видите ли, член правления ВАПП, как бы там ни было, но союзного ведомства великой страны, начальник департамента литературы и искусства, писатель не уровень. Наше управление наверняка по своим объемам работы далеко превосходило объем всего болгарского агентства, к тому же, в ВААПе не было ни племянников, ни племянниц Горбачева. Не скрою, меня это покоробило и оскорбило. Когда же присмотрелся к соглашениям с Болгарией, то обнаружил там ряд дискриминационных моментов для советских авторов и предпринял меры по их устранению. Не ведаю, как сложилась судьба заносчивой мадам, когда ее родного дядю посадили на скамью подсудимых…

Деятельность такой же советско-польской рабочей группы, где я также был сопредседателем, была куда результативней. Удалось нормализовать отношения в авторско-правовой сфере, решить проблемы, которые накапливались годами. Польская сторона потом даже присвоила мне звание «заслужены перед польской культурой», благодаря чему, как мне пояснили, я могу без очереди покупать билеты в польские кинотеатры, театры, музеи… Но и польские партнеры стали демонстрировать свое неуважение к нам. Вместе с первым заместителем председателя Георгием Арташесовичем Тер-Газарянцом, которого я всегда уважал и высоко ценю по сей день, принимаем заместителя министра культуры Польши пана Z. Вечером везем его в ресторан закрытой гостиницы Московского горкома партии на Красной Пресне. Ужин проходит в духе братской дружбы, завершается объятиями.

На следующий день еду в Варшаву на книжную ярмарку. Во время переговоров то и дело слышу от партнеров вопросы о том, будет ли наша делегация на традиционном приеме на загородной вилле в Радзиёвичах в честь участников ярмарки. Одиночный вопрос – случайность, но два или три – это уже закономерность. Интересуюсь у нашего представителя в Польше: оказывается, приглашений нам не поступало. Ах, так, драться каской? – вспоминаю Твардовского. Значит, польские коллеги решили продемонстрировать отход от Советского Союза. Что ж, поможем в этом ясновельможным панам. Принимаю решение: едем без приглашения, дорога знакома. Не знаю, ставил ли представитель наше посольство в известность о нашем намерении или нет, а я не проявил в этом направлении инициативу. Там же, как правило, перестраховщики, они любое дело замотают, заорганизуют… Нечто подобное было у меня в Лондоне. В 1985 году я приехал туда в качестве руководителя писательской туристической группы. Торгпрпедство решило пригласить к себе на встречу пародиста Александра Иванова и его супругу актрису Ольгу Заботкину. Какой-то деятель из торгпредства был против того, чтобы на встречу пришли другие известные писатели, но настойчиво предлагал мне присоединиться к знаменитой семейной паре. Я решительно отказывался, поскольку в группе это могло вызвать не лучшую реакцию, но деятель с важным видом заявил, что за рубежом не принято не подчиняться советским гражданам требованиям наших дипломатических представительств. «Это что же получается: торгпредство берется руководить тем, кому из писателей надо выступать, а кому нет?!» — взбеленился я. И не присоединился к Иванову и Заботкиной.

Приезжаем на виллу, у польских хозяев на лицах недоумение, беру рюмку в руки и произношу тост о традициях взаимовыгодного сотрудничества между нашими странами, о дружбе Мицкевича и Пушкина. Вижу, что пан Z. в отдалении прячется за спинами гостей. После тоста дружно покидаем виллу. Никто не пытается нас остановить, извиниться за недружественный шаг. Отныне таковой была официальная линия польского руководства. В те дни бесновались молодчики возле нашего консульства в Кракове. В аэропорту какой-то хмырь из дефензивы принялся вдруг в общем зале, в присутствии десятков пассажиров, обыскивать меня. Я ему сую под нос зеленый паспорт, говорю, что пользуюсь дипломатическим иммунитетом, а он ухмыляется и шарит по моим карманам, бокам, ногам, пытается явно спровоцировать на конфликт. Не знаю, как я сдержался, не дал ему по роже. Меня всего трясло от возмущения в самолете. Наутро приехал на работу, захватив польские награды, с намерением поехать в посольство и швырнуть их под ноги какому-нибудь чиновнику. Но коллеги отговорили от такого шага, мол, им этого как раз и надо.

Наметилось и усложнение отношений внутри агентства. Мне надо было ехать в Австрию на заседание редакционной коллегии немецкоязычного журнала «Pannonia». На предыдущем заседании, которое состоялось в Болгарии, я рассказал главному редактору журнала, руководителю австрийского пен-центра Георгу Себестьену (Georgy Sebestyen) о своем отце, который был в плену в Австрии, что у него родилась там дочь.

— О, так у вас в нашей стране может быть целая Family! – воскликнул Георг.

Условились, что я присылаю ему адаптированный для журнала рассказ «Из-за быка и петуха», они его печатают в ближайшем номере «Pannonia» с краткой аннотацией о том, что в основу автор положил историю своего отца, что в селении Петердорсф, что неподалеку от Граца, может жить единокровная сестра писателя или ее потомки.

В адрес журнала через экспедицию ВААП направил весьма сокращенный вариант рассказа, который можно назвать отрывком. Он до журнала не дошел. При встрече с нашим представителем в Австрии я также рассказал ему о своей истории, попросил, если будет такая возможность, поинтересоваться потомками Алоиса Пока из Петерсдорфа. Сказал также, что ближайшее заседание редколлегии журнала состоится в Австрии. Наивный, я думал, что в 1989 году действительно наступила перестройка! Как мне сейчас представляется, совершил две непростительные для меня оплошности. Когда пришло приглашение из журнала, то меня на заседание не послали, а потом и вывели из состава коллегии издателей. К сожалению, вскоре Георг Себестьен умер, так что я не смог узнать от него, как всё происходило с его точки зрения.

Охлаждение в моих отношениях с Н. Четвериковым усиливалось. Причина в том, что мои поползновения представляли угрозу для сложившегося кадрового костяка ВААПа, который хорошо чувствовал себя в существующих условиях. Это были кадры предыдущего руководителя ВААП Бориса Панкина. Я не имею в виду работников либерального направления, которые в такой организации были просто необходимы, а просто чиновников, которые неплохо устроились. Таким было наплевать на интересы авторов, что, разумеется, вызывало недовольство последних. Естественно, что у меня, как у единственного члена творческого союза не только в правлении, но и в центральном аппарате агентства, не могли не возникнуть проблемы. После того, как я отказался от предложения Б. Гольского под коньячок сблизиться с кадровым костяком, как в течение двух недель по моему предложению было упразднено совершенно лишнее региональное управление, я стал чувствовать сопротивление всему, чтобы ни предлагал.

Наступила эпоха персональных компьютеров. Пишу заявку на приобретение четырех персональных компьютеров, которые должны были значительно упростить учет и получение информации о состоянии исполнения тысяч контрактов по нашему управлению. Авторы звонят, приходят лично, интересуются, как у них обстоят дела. Если нет нужного работника на месте, никто не ответит. Да и переписку надо было формализовать, перейти на типовые формы ответов и запросов. Сейчас кажется диким, что такому нужному делу чиновники чинили препятствия. Компьютеры закупили, но они не поступили в наше управление. Один РС поставили в кабинет Тер-Газарянцу. Мой сын работал в Главном вычислительном центре ВААП и рассказывал мне, как они научили первого зампреда хотя бы узнавать время. Георгий Арташесович тыкал пальцем куда надо и на экране появлялись часы…

Все больше и больше я убеждался в том, что чиновники представляют самую большую угрозу не только для творческих личностей, что они антиподы друг друга, но и что это племя способно угробить любое дело, в том числе и страну. О том, что я думаю на этот счет, я высказал в своей статье «Великая бюрократическая революция». В ВААПе, как и везде, чиновничество чувствовало хозяином своего положения, вмешивалось в любое, в том числе и сугубо творческое дело.

Наше управление поддерживало наиболее талантливых наших книжных графиков. Дело в том, что на Западе к тому времени была утрачена техника рисунка, все книги были заполнены иллюстрациями в виде комиксов. А у нас сохранилась великолепная школа книжной графики. Много сделал для популяризации наших художников западногерманский издатель Шрайбер. Мне рассказывали, что на детскую книгу с иллюстрациями тогда еще молодого художника Геннадия Спирина ходили толпами смотреть участники Франкфуртской книжной ярмарки. Кстати, Спирин эмигрировал в США, но, говорят, за много лет так и не выучил английский язык. Но у нас Спирин был не одинок. Блистательным мастерством книжной графики обладали художники-графики Борис Диодоров, Александр Кошкин, Анастасия Архипова, Дмитрий Махашвили и другие. Шрайбером была задумана двадцатитомная серия сказок мира, издатели детской литературы из других стран зачастили в Москву со своими проектами с участием наших графиков. Для этого требовались поездки за рубеж, а тогда это было сопряжено с муторным оформлением, решениями выездных комиссий. В союзе художников нашим художникам завидовали и по этой причине устраивали им сложности.

Художники пришли ко мне, рассказали обо всем этом, и предложили под эгидой нашего управления создать что-то вроде товарищества с правом юридического лица, чтобы можно было решать всевозможные организационные вопросы.

— Мы же работаем с вами и через ваше управление, — говорили они.

Дело было новое и необычное. О нем надо было доложить председателю. Однажды по пути на какую-то деловую встречу в центр международной торговли я решил рассказать о предложении Четверикову. Настроение у него было благодушное. Однако я не придал значения тому, что в машине председателя присутствовал еще его заместитель Владимир Богатов. Председатель еще не успел сказать ни слова по поводу просьбы художников, а Богатов тут же разразился тирадой насчет того, что они пожелали монополизировать эту сферу и т.д. и т.п. В нем автоматически сработал бюрократический синдром под названием «низзя». Зачем, мол, рисковать, лучше оставить все, как есть – в этом посыле вся философия застоя, который определил и отставание Советского Союза, и последующий его распад. После вмешательства Богатова председатель ничего не ответил на мое предложение.

После того, как я направил записку с предложением создать на базе УЛИ литературное агентство, я перестал пользоваться прямым телефоном с председателем, тем самым как бы подчеркивая, что ожидаю ответа. Месяц прошел, второй, третий – я не пользуюсь прямым телефоном, и председатель не звонит мне. В общей сложности так продолжалось девять месяцев. Гольские и твердовские обрабатывали и председателя, и его заместителей, и работников нашего управления, где у них была преданная ставленница — начальник отдела художественной литературы Светлана Голубкова. В управлении стали поговаривать, что паны дерутся, а у холопов чубы трещат. Никаких драк не было, существовали разные, к сожалению, исключающие друг друга взгляды на выход из незавидного положения, в котором оказалось агентство.

Как-то я сказал секретарю председателя:

— Мне не с руки говорить об этом Николаю Николаевичу. Но вы скажите ему, что Ольшанский просил вам передать, что Гольский погубит агентство.

Секретарь пообещала передать мои слова. Думаю, что председатель вспомнил их, когда меньше чем через год, расписывался на приказе председателя ликвидационной комиссии ГААСП Б.Н. Гольского об освобождении от своих обязанностей Четверикова Н.Н., Ольшанского А.А. и еще нескольких человек.

Но до этого еще было далеко. Однажды на закрытой части заседания правления я поставил вопрос ребром: когда получу ответ от правления на свое предложение о создании литературного агентства? И опять возник Богатов. Есть такая бюрократическая уловка: вместо ответа по существу переводить разговор о ее форме, несвоевременности постановки. Богатов прибегнул именно к ней, на повышенных тонах стал выговаривать мне, что я, мол, на заседании правлении стучу по столу. Опять он всё испортил. Я дождался официального закрытия заседания и подошел и громко, чтобы все слышали, спросил:

— Кто вы такой, что позволяете себе кричать на меня? Кто вы такой, я вас спрашиваю?!

Богатов, не ожидавший от меня такого финта, растерялся, стал оправдываться. Другие члены правления, не без любопытства взиравшие на необычное выяснение отношений, молча покидали зал заседания. Своей выходкой я давал им понять, что ни перед кем из них шапку ломать не стану и что намерен добиться своего. Между прочим, Богатова не спасло «низзя», со временем он также был освобожден от занимаемой должности. Наверное, должен оставаться вполне собой довольным – ведь собственными руками вылепил свою судьбу.

После заседания правления я собрал коллектив управления, объяснил зачем, попросил с помощью тайного голосования высказать свое отношение к созданию на основе управления литературного агентства. При этом я не расписывал плюсы и минусы, не агитировал и не призывал — взрослые и опытные люди, должны сами принимать решение. Меня лишь спросили, всех ли работников возьмут на работу в него. Нет, не всех, поскольку какое-то время будет существовать структура в ГААСП, осуществляющая экспорт и импорт авторских прав. Результаты голосования были для меня сокрушительными: всего два человека поддержали меня. Получалось, что я хочу спасти кадры, наработки, порчу отношения с начальниками, а моим работникам, оказывается, это и не нужно!

Для коллектива, где денно и нощно против меня настраивала сотрудников Светлана Голубкова и ее компания, это, как показало будущее, был самоубийственный шаг. Против голосовали даже те, кого я привел за руку в управление или кого буквально вернул с улицы, когда их выставили туда из других управлений. Давнее предупреждение в ЦК КПСС, что работники УЛИ выдвигали в члены партбюро Сырокомского, чтобы прокатить его, как бы вновь подтвердилось. Но с другой стороны, коллектив тем самым освобождал меня от обязанности думать о его будущем. Да и как можно было опираться в сложное, переломное время на людей, которые готовы в любой момент предать тебя? Воистину: нет худа без добра!

Кстати, Голубкова стала впоследствии литературным агентом, за заслуги перед ним Твердовский, ставший, наконец, председателем правления, предоставил ей угол в здании на Большой Бронной. Умерла, как и некоторые другие работницы ее отдела, от рака. Атмосфера интриг, должно быть, благотворно действует на вирусную разновидность страшной болезни.

Но в то же время я понимал, что многие работники, как когда-то выражались, распропагандированы, не желают никаких перестроек. Они на себе чувствовали, как часто несправедливы упреки в их адрес со стороны писателей, да и создание литературного агентства казалось им слишком рискованным шагом. Они надеялись, что бури вокруг ВААП вскоре стихнут, после чего в агентстве останется всё как прежде.