Мемуары А.Ольшанского (часть 17)

Сегодня, когда описываемые события отделены почти двумя десятками лет, многое предстает в истинном виде. Точнее: почти в истинном виде, поскольку всю Истину знает лишь Создатель. Конец перестройки сопровождался ощущением распада всего и вся, осмеянием прошлого, «демократическим» кликушеством и безответственностью, ступором партийной верхушки. Почти двадцать миллионов коммунистов вели себя как овны перед неминуемым закланием. Демократический централизм и вертикаль власти приучили их не высовываться, не проявлять инициативу и ждать команду сверху. А ее не было. Да и не могло быть. Началось бегство из партии – наиболее ушлые жгли принародно партбилеты, демонстрируя тем самым, что они перестроились.

Но были и протестующие.

Сегодня, когда описываемые события отделены почти двумя десятками лет, многое предстает в истинном виде. Точнее: почти в истинном виде, поскольку всю Истину знает лишь Создатель. Конец перестройки сопровождался ощущением распада всего и вся, осмеянием прошлого, «демократическим» кликушеством и безответственностью, ступором партийной верхушки. Почти двадцать миллионов коммунистов вели себя как овны перед неминуемым закланием. Демократический централизм и вертикаль власти приучили их не высовываться, не проявлять инициативу и ждать команду сверху. А ее не было. Да и не могло быть. Началось бегство из партии – наиболее ушлые жгли принародно партбилеты, демонстрируя тем самым, что они перестроились.

Но были и протестующие. В «Советской России» было опубликовано письмо коммунистки Нины Андреевой, которая с тревогой писала о том, что перестройка оказалась совсем не тем, что люди ждали. Что после этого началось! Из каждой супердемократической подворотни облаивали Андрееву, запугивали, охаивали. Такая же судьба была и у «Слова к народу», которую подписали видные писатели в тревоге за судьбу страны.

В союзных республиках набирал силу национализм. Он был не только русофобский, но и проповедовал вражду к соседним народам. В Изюме мне рассказывал беженец из Киргизии, как их выталкивали оттуда. Даже немцев вынудили покинуть свои аккуратнейшие поселки. Принесло это процветание киргизам? Отнюдь нет. Вспыхивали межэтнические столкновения в республиках Средней Азии, набирала силу война в Нагорном Карабахе. Впереди были и другие войны – грузино-абхазская, в Приднестровье, новая кавказская война. А в Таджикистане запылает гражданская война, в основе которой давнее противостояние и соперничество горных и долинных таджиков. Когда там начались военные столкновения, в моем сознании не укладывалось: как могло такое случиться в стране самой древней культуры на территории Советского Союза, где слово поэтов ценится выше указов правителей, где Мирзо Турсун-заде мог при желании устранить со своего поста первого секретаря ЦК компартии республики, а первый секретарь и думать не смел о том, чтобы отстранить Мирзо от литературы? Название причины – осатанение. Именно осатанение, его технология, стало основной темой моего писательского исследования в романе «Стадия серых карликов». Ничего особенно и выдумывать не надо было: смотри, обдумывай и пиши.

В годы перестройки я выписывал киевскую «Литературную Украину», внимательно следил за тем, что происходит на просторах неньки. Аматоры, так называют на Украине деятелей литературы и искусства, казалось, из номера в номер талдычили одно и то же. Особенно была популярной тема высоких экономических показателей республики. Мол, Украина занимает первые или вторые места по выплавке стали и чугуна в Европе, по производству электроэнергии, добыче угля, по выпуску продукции машиностроения, производству хлеба, молока, мяса, сахара – всего не могу вспомнить. Да и суть не в перечислении, а в выводе, к которой подводили авторы бесчисленных публикаций, обсасывающих эту тему. Он же состоял в том, что Украину объедают, прежде всего, москали и другие «братья» по СССР. Следовательно, надо решительно избавиться от нахлебников. И если Украина избавится от них, то сразу же ненька окажется в кисельных берегах и народ заживет даже получше, чем в иных Европах.

Из номера в номер аматоры становились смелее, раздвигали как бы границы дозволенного, пока не сосредоточились на русофобии, обелении бандеровцев.

Господа аматоры из числа невменяемых националистов при этом не уточняли, что высокие показатели республики обеспечивали нахождение ее в системе союзной экономики, более того, в системе Совета Экономической Взаимопомощи. И когда СЭВ и СССР рухнули, то Украина оказалась в числе беднейших стран Европы, молодежь вынуждена была искать счастья в той же ненавистной Московии, за границей, а прекрасная ее часть — торговать своим телом в публичных домах всего мира.

По долгу службы мне приходилось часто бывать в Польше, где события развивались с опережением по сравнению с нашей страной года на два-три. Разница при этом состояла в том, что изменения там были направлены на возрождение Польши, а у нас – на развал Советского Союза и унижение России. Но повадки реформаторов были трафаретны, так что можно было кое-что экстраполировать на будущее, предугадывать, что ожидает со временем и нас.

В мае 1988 года мне надо было во время командировки в Варшаву выполнить поручение правления ВААП – поздравить английское издательство «Пергамон Пресс» с сорокалетием и вручить приветственный адрес. По этому случаю в английском консульстве в Варшаве Кевин Максвелл (Kevin Maxwell), сын известного издателя Роберта Максвелла, устраивал прием. Роберт Максвелл дружил с советскими руководителями, поговаривали, что он чуть ли не ногой открывал дверь кабинета Горбачева. С семейством Максвеллов у меня были разветвленные контакты — с Кевином, с племянником старшего Максвелла, который приехал в Москву снимать фильм о Галине Брежневой и просил содействия в этом, и двоюродной сестрой Роберта, которая издавала детскую литературу. У старшего Максвелла и нашего председателя были добрые, почти дружеские отношения, и поэтому к его поручению я должен был отнестись со всей ответственностью.

Роберт Максвелл закончил свою карьеру плохо. В прессе мелькали сообщения о скандале с пенсионными отчислениями работников концерна, которые были пущены в дело. Пошли судебные тяжбы, трудности, потом тело старшего Максвелла нашли в океане. Отправился он на яхте и оказался за бортом. Возможно, несчастный случай, если бы не маленький след как от укола за ухом. Вспомнили, что он был причастен к депортации на землю обетованную техника Мануну, который разоткровенничался по поводу ядерной программы Израиля. В итоге Роберт был похоронен, если не ошибаюсь, в Тель-Авиве.

Если уж я стал распространяться о старшем Максвелле, то не могу умолчать о его противнике из числа английской аристократии Мэтью Эвансе (Matthew Evans), владельце бритианского издательства «Фейбер энд Фейбер». (C 2001 года он отошел от издательской деятельности, как lord Evans заседает в палате лордов). Людмилу Смирнову и меня он пригласил на ужин домой, что вообще как бы не очень вписывалось в британские традиции, удивляло наших английских партнеров. Огромный лондонский дом Эвансов стоит неподалеку от парламента и рядом с домом Маргарет Тетчер, которую сосед характеризовал настолько нелестно, что я не рискну здесь приводить его определение. В то время Мэтью влюбился в красавицу-журналистку Кэролайн (Caroline Michel), оставил прежнюю семью и подумывал о свадьбе. Избранница была тут же, в нее трудно было не влюбиться. Почему-то в разговоре Мэтью заявил, что ему хочется стать ортодоксом, то есть православным. Никаких проблем! Если он желает, отвезем молодых в Палех, окрестим и поженим, попросим художников-палешан нарисовать картину о бракосочетании или изготовить уникальную шкатулку с таким сюжетом. Если это не подходит, можно устроить свадьбу по кавказскому обычаю – с воровством невесты, с погоней в горах и стрельбой… Мои варианты в силу их чрезмерной экзотичности были отвергнуты, ну, а коль так, то я пообещал поспособствовать реализации его заветной мечты – посадить возле родового замка небольшую березовую рощицу. И поспособствовал — нашел способ переправить в туманный Альбион пакет с саженцами березы, а заодно и елочек. Они прижились и радуют хозяина, который мечтал сидеть под ними и вспоминать поездки в Россию. Так вот, этот английский аристократ выпустил две книги, направленные против Роберта Максвелла, но в его распоряжении были еще газеты и журналы. По понятным причинам, я не интересовался деталями отношений наших партнеров между собой. Но из этого можно сделать вывод, что английские джентльмены считали мистера Максвелла выскочкой.

Вернемся на Жерозолимскую, 59, в английское консульство в Варшаве. Неожиданно для себя я там увидел скромно стоявшую возле стеночки и в одиночестве пани Анну Тепли, коллегу по журналу «Паннония», вице-президента могущественного польского рабочего кооператива «Prasa-Ksiazka-Ruch», в действительности партийного объединения издательств, журналов и газет. Еще год назад к этой пани и на кривой козе нельзя было подъехать. Еще бы, «Праца-Ксёнжка–Рух» был многоотраслевым, влиятельным концерном, по всей Польше стояли его киоски, что-то вроде нашей «Союзпечати», где можно было купить сигареты, всякую мелочь, которую обычно продают в таких торговых точках. И вдруг такая скромность, искательный взгляд, покинутость и одиночество. Реформаторы всего за год развалили кооператив, задавили его налогами, растащили по частям — не знаю, существует ли он в каком-нибудь виде сейчас.

На меня эта история произвела сильное впечатление, стало ясно, что нашим крупнейшим издательствам благоденствовать осталось недолго. Пошел к директору издательства «Советский писатель» Анатолию Жукову, своему однокурснику и другу, сказал без обиняков:

— Толя, если хочешь, чтобы издательство выжило, начинай издавать детскую литературу. В том числе и классику. Она пользуется постоянным спросом. С художниками помогу – права на распространение в СССР фантастических по уровню оформления детских книг свободны.

— Мы профиль издательства менять не будем, — отрезал Жуков.

И что же? Профиль он не менял, но разрешил поставить столик и стул одному оборотистому приятелю, а тот повел дело так, что практически проглотил издательство, да и Жукова выдавил. Остатки достались Арсению Ларионову, который прославился скандальной приватизацией имущества бывшего Союза писателей СССР.

Практически все крупные издательства художественной литературы не смогли выстоять и сохранить объемы выпуска книг в условиях, когда в издательское дело книг хлынули братки и цеховики, чтобы отмыть в быстром обороте деньги, точнее, черный нал. Директор издательства «Радуга» Нина Литвинец спасла свое предприятие лишь благодаря тому, что выпускала непритязательные по качеству книжонки издательства «Арлекино», предназначенные для легкого дамского чтения. Еще в 1980 году владелец этого концерна предлагал Госкомиздату СССР свою продукцию, но получил решительный отказ. Но дождался своего часа, и чтиво о дамском счастье, с влагой на глазах и под носом, с непременными хэппи-эндами, нашло своего место в сумках наших женщин. Об уровне чтива, его эстетической и духовной ценности, думается, распространяться не стоит. Но ведь спасло оно «Радугу».

79

Провал с голосованием в УЛИ по поводу создания литературного агентства, конечно, расстроил меня. Но по большому счету превратился в момент истины. Для работников управления, как бы они ни любили свое дело, но это была все же только работа. А для меня работа непосредственно соотносилась с моим призванием. На меня надеялись коллеги-писатели, далеко не все, но все же были и такие, которые считали, что я их не подведу, окажусь на уровне в сложное и трудное время. Казалось бы, небольшая разница, но она определяла мои дальнейшие действия. Опираться в них на коллектив, который может в любой момент предать или отказаться от тебя, больше было нельзя.

Для моего предшественника, Виталия Сырокомского, эта должность была также лишь работой, точнее, возможностью вернуться в номенклатуру ЦК КПСС. Я помню заседание коллегии Госкомиздата СССР в 1980 году, когда его, бывшего фактически хозяина «Литературной газеты», утвердили заместителем главного редактора издательства «Прогресс». Вопросов к нему не было. Управление кадров внесло предложение, коллегия утвердила. Лицо Сырокомского было непроницаемым, он после утверждения молча повернулся и ушел.

Во времена Сырокомского «ЛГ» была популярна, ведь на безрыбье и рак рыба – у газеты была специфическая роль якобы независимого рупора якобы неподконтрольной общественности. Явная показуха, рассчитанная на потребление за рубежом. Вот–де у нас какая свобода слова, свобода мнения. «ЛГ» пользовалась такими послаблениями, за которые в других изданиях редакторов изгоняли с работы с волчьим билетом или вообще сажали в кутузку.

При Сырокомском «ЛГ» не превратилась в общелитературную газету, представляющую интересы всех писателей, а стала как бы сектантской – опиралась на литераторов только одного направления, превозносила всячески его талантливость и расхваливала его произведения. Все остальные, кроме своих, были малоспособны, а то и вовсе бездарны. Думается, что такая позиция дорого обошлась нашей литературе, прошлась косилкой по писательским судьбам. Для баланса, как пишет сам Сырокомский, приходилось печатать и неугодных авторов. Технология эта отработана, в действии не первый век, сегодня применяется как никогда широко. Нынешняя «Литературная газета», возглавляемая Юрием Поляковым, перестала быть сектанткой, стремится стать по-настоящему общелитературной газетой, трибуной всей интеллигенции России.

Странно, однако на месте начальника УЛИ Сырокомский не способствовал продвижению своих любимых авторов, а изнывал под гнетом председателя правления, «двоеженца», как он пишет, К. М. Долгова, некогда директора издательства «Искусство» и заведующего сектором отдела культуры ЦК КПСС. Произведения любимых авторов Сырокомского на Западе с руками отрывали, но нет, наш герой изнывал. «Работа в ВААПе, Всесоюзном агентстве по охране авторских прав, как я уже писал, была самым тяжелым периодом в моей жизни, — признается он в своих мемуарах. — Формально все выглядело вполне пристойно. Член правления (номенклатура ЦК), начальник Управления по экспорту и импорту прав на произведения художественной литературы и искусства. Но ВААП был еще дальше от журналистики, чем даже издательство «Прогресс». Работа эта была глубоко чужда мне. Благо, два моих заместителя, особенно В.П. Рунков, были профессионалами в своей области и избавляли от многих незнакомых и неприятных для меня дел. Контракты, контракты, контракты — вот бог, на которого молилось все управление, как и все агентство». Поразительно, Виталий Александрович даже толком не узнал, где он и с кем работает. Всесоюзного агентства по охране авторских прав в природе не существовало, ВААП – Всесоюзное агентство по авторским правам. В. П. Рунков в нем никогда не работал, за Сырокомского вкалывал Александр Петрович Рунков. Два фактических ляпа в одном абзаце для патриарха журналистики, каковым считал себя Сырокомский, согласитесь, многовато.

В «Литературке» Сырокомского называли «Сыр», а в УЛИ не иначе как «Сыр вонючий». Когда я это слышал, то делал замечания по этому поводу, поскольку наша публика подобным образом могла обозвать и меня. Публика не приняла его, стала всемерно третировать, довела до инфаркта. Не ко двору оказался по той причине, что он не разглядел, насколько это интересная работа. Здесь литература, искусство, издательское дело, международные контакты и переговоры, требующие дипломатических способностей, юриспруденция, авторское право разных стран, борьба с пиратами и мошенниками, возможность помочь талантливому человеку и защитить его интересы, кроме того, это экспорт и импорт, международная коммерция, — и всё это многообразие забот под одной крышей, в одном управлении. Отношение к Сырокомскому переходило и на отношение ко мне – хотя в отличие от предшественника я не ездил каждый день в ЦК, высматривая там более подходящую должность, вообще ни разу не ездил после утверждения, а старался вникнуть во все тонкости работы управления. Но и мне не удалось растопить традиционное недоверие в УЛИ к тому субъекту, который восседает в кабинете начальника управления.

Сейчас, многие годы спустя, мои бывшие подчиненные порой с сожалением говорят, мол, какую структуру развалили, на что я неизменно отвечаю: надо было голосовать за создание литературного агентства, а вы проголосовали против. Сколько же в нашей стране крепких задним умом!

Наработки ВААПа, в том числе нашего управления, надо было спасать от неминуемого развала и утраты. Мне пришла мысль конвертировать недовольство творческих союзов в организационную форму – новое агентство, причем по охране авторских прав, как бы возродить то, что было до создания ВААП в 1973 году. Тогда в Союзе писателей СССР существовало управление по охране авторских права и особых нареканий не вызывало. Следовательно, надо было воссоздать на новом уровне в виде общей организации всех творческих союзов.

Засел писать не то статью, не то открытое письмо группы деятелей литературы и искусства с предложением о создании новой авторско-правовой общественной организации. Вначале работа шла со всеми предосторожностями – мне только и не хватало ко всем моим сложностям, чтобы на меня еще больше собак спустили за идею создать параллельную ГААСП структуру.

Однако на очередном съезде Союза писателей РСФСР, который состоялся в первой половине 1991 года, решился рассказать его делегатам, как обстоят дела и что надо делать. Написал записку в президиум, в перерыве сказал оргсекретарю Г.М. Гусеву, который председательствовал на съезде, что у меня важное выступление, тот кивнул, как я понял, в знак согласия.

Отношения у меня с Геннадием Гусевым всегда желали лучшего. В ЦК комсомола он работал раньше меня, человек он способный, занимал видные должности, но, к сожалению, способен на всё. Как-то на поминках по поводу смерти жены Виктора Скорупы среди бывшей комсомольской братии зашел разговор обо мне. Кто-то вспомнил, что в санатории показывал всем «Роман-газету» с моими рассказами и говорил всем, что их написал его товарищ.

— Саша, говорят, что ты стал сильно пить. Смотри у нас! – примерно так выговаривал мне Гена Гусев, который, как говорили, был в самолете настолько пьян, что пилоты совершили непредусмотренную посадку в ближайшем аэропорту. Да, после двух операций по спасению сына я стал прикладываться к рюмке, чтобы утопить весь этот ужас в спиртном. Пошли гулять байки обо мне, что я-де решил в ЦДЛ обмыть отдельно каждый километр в книге «Сто пятый километр», что завязал узлом в ресторане СЭВа флейту, чтобы музыкант на нем не фальшивил, что Ольшанский пьет галлонами и никогда не пьянеет – последняя байка придумана женщинами в издательстве «Молодая гвардия», и пр., и пр.

Когда Гусев возглавил «Роман-газету», то у него начался конфликт с моим приятелем, назовем его Г. Приятель этот — мой товарищ по институту, человек невысоких литературных способностей, но с весьма масштабными амбициями. Однажды я приехал к нему домой и застал какого-то типа, который что-то рассказывал хозяину. Когда тот ушел, Г. похвастался:

— Это был известный профессор невропатолог. За прием берет двадцать пять рублей. Сказал, что у меня нервный баланс нарушен.

— Я тебе уже лет двадцать говорю, причем бесплатно, что ты псих несчастный, — и в шутку, и всерьез отпарировал я.

А приезжал я к нему, потому что он просил об этом. Видимо, весной и осенью он чувствовал себя неважно, к тому же был законченный ипохондрик. У него была одна отвратительная черта – писать анонимки. Однажды приехал к нему, а в его пишущей машинке незаконченная анонимка — представьте себе, на меня, поскольку я, как заместитель Главного редактора Госкомиздата СССР, не принимаю никаких мер по отношению к главному редактору «Роман-газеты» Гусеву. Я ходил с Г. как-то несколько часов по Москве, убеждал его бросить это занятие. Потом отговаривал его жениться на дочери известного человека, но он женился и вскоре расстался, а вину свалил на меня – мол, Ольшанский, у него глаз карий, сглазил. Не раз и не два мне звонили писатели и удивлялись: «Неужели ты дружишь с Г.? Он напивается и рассказывает по телефону всем, кому может дозвониться, какой ты мерзавец и негодяй». Пришлось обрезать все контакты с Г., и количество сплетен обо мне резко пошло на убыль.

Но Г. Гусев всегда считал, что я и Г. – одна шайка-лейка. И, должно быть, считает так до сих пор, хотя с Г. я вот уже лет двадцать пять как порвал.

Как-то Гусев зашел ко мне в Госкомиздат и сказал:

— Благодаря анонимкам Г. меня и назначили директором издательства «Современник».

В «Современнике» он не мог зарубить мою книгу «Китоваый ус», она была уже на выходе, но срезал тираж, вместо 100 тысяч экземпляров вышло только 50 тысяч Объясняться с ним по надоевшему поводу, если он не желает ничего понимать, я считал ниже своего достоинства. Поэтому он далеко не все знал о моих отношениях с Г.

Однажды в телефонной трубке я услышал безапелляционный голос Муссы Албогачиева:

— Сейчас же приезжай гостиницу «Москва». Ничего не вздумай брать с собой – поляна накрыта. Очень важный разговор.

Приехал, выпили. Жду обещанного. То, что рассказал Миша, так мы называем Мусу, меня и потрясло и озадачило. Оказалось, что Г. пообещал знакомым Албогачиева чеченцам купить через Союз писателей «Волгу». Купил, а отдавать было жалко. «Где наша «Волга»? – спросили чечены. «У меня ее милиция отобрала». «Каким образом?» «В Московской писательской организации работает секретарем мой враг Ольшанский, так вот он, узнав о «Волге» заявил в милицию, что это мошенничество». Чечены заскрипели зубами, поискали на поясах кинжалы. А Г., войдя во вкус, живописал им какой Ольшанский подонок – он родного брата из отцовского дома выгнал. Тут фантазировать ему и не надо было: он свои поступки приписывал мне.

Чечены перед тем как идти меня «рэзать», рассказали всё Албогачиеву. Тот сразу не поверил Г., заявил категорически, что он Ольшанского четверть века знает, и что Ольшанский так поступить не мог. Но «Волги»-то у чеченов нет. Едут в Изюм, наводят там справки обо мне и узнают, что я свою долю родительского наследия без всяких условий подарил брату. Вернулись в Москву, взялись за Г. основательно, и вскоре нашли свою «Волгу», которую он прятал в Люберцах. Надо сказать, что об этой «Волге» я впервые слышал от Албогачиева.

Обо всем этом я вспоминал, размышляя о том, даст ли мне слово Гусев или нет. На мою беду в зале появился В. Жириновский, стал требовать предоставить ему трибуну. Делегаты переключили внимание на него, ждали, чем история с Жириновским закончится.

Неожиданно для всех Гусев заявил:

— Президиум решил не делегатам съезда слово не предоставлять.

Гусев, конечно, знал, что я не делегат. Если бы он хотел дать слово мне, он бы его дал, но он искал способ как бы мне отказать, а тут, кстати, подвернулся Жириновский.

Если бы я выступил на съезде, то были бы раскрыты все карты, создание авторско-правового агентства пошло бы ускоренными темпами, но литературными делами у нас заправляли и заправляют чиновники-ловчилы вроде Гусева. Они паразитируют на литературном деле, не имея никакого к нему призвания, сталкивают лбами писателей, решают (по какому праву?), состояться или не состояться тому или иному произведению, тому или иному писателю. Господи Всемогущий, когда же ты избавишь Слово от коросты лукавых посредников между писателями и писателями, писателями и читателями?

80

Демонополизация экспорта и импорта без создания системы литературных агентств, специальной службы по борьбе с пиратством стали приносить горькие плоды. В то время, хотя мы и не занимались экспортом фильмов, кто-то по дешевке загнал иностранцам все мультфильмы с детской классикой. Только сейчас, спустя почти два десятилетия, лучшие наши мультфильмы возвращаются в Россию.

Ко мне зачастил какой-то делец из Австрии, создавший фирму «Правда», на визитке даже был воспроизведен логотип газеты, с предложением приобрести права на архив всего издательства, включая газеты и журналы. Мое заявление, что архивы как таковые не являются предметом авторского права, новоявленного «правдиста» ни в чем не убеждали. Если же господин («товарищ», поправлял он меня, намекая на классовую солидарность) решил купить конкретные произведения конкретных авторов, то милости просим, давайте обговаривать условия и привлекать к этому делу правообладателей. Никто чохом ничего продавать не будет. Но «правдист» был настойчив, решил взять меня измором. Уж очень соблазнителен был куш – приобрести на халяву права на сотни тысяч публикаций, черновиков, писем, в том числе известных всему миру людей.

Отделаться от него помог случай. В пылу спора с ним я снял очки и положил стеклами вниз. «Правдист» со своей германской педантичностью взял очки и аккуратно поставил стеклами вертикально, мол, вот так, дикарь, надо обращаться с оптикой. Ни слова ни говоря, я вернул очки в исходное положение, стеклами вниз, как бы подчеркивая тем самым, что здесь будет всё так, как я считаю правильным.. Дипломатия жестов была убедительней слов – «правдист» покинул кабинет и больше не появлялся.

Донимал меня издевательскими телексами профессиональный пират, безнаказанно издававший наши книги и продававший их на Западе. «Спешу сообщить вам, мистер Ольшанский, что я издал «Советский энциклопедический словарь» и очень выгодно продаю его по всей Европе» — примерно так начинались его издевательские послания и заканчивались предложениями подать на него в суд и взыскать убытки. Знал, проходимец, что у агентства нет возможности платить 250-500 фунтов в час квалифицированному адвокату, что нет межправительственных соглашений по противодействию пиратству и борьбе с ним, что у нас нет такой спецслужбы. А было бы все это – его родные правоохранители взяли бы за положенное место, и заплатил бы он сполна за все, как миленький. Но нам не до таких мелочей, у нас опять «до основанья, а затем…»

Случайно узнаю от одного нашего проныры, переехавшего на Запад, что он на корню закупил все произведения, публикующиеся в «Литературной газете», будет выпускать на эксклюзивных условиях дайджест газеты на европейских языках. Проныра хотел то ли похвастаться, тот ли уесть меня, вот, мол, помимо вашего агентства какие изумительные контракты можно заключать.

Из ЛГ-начальства нашел ответственного секретаря В. Моева.

— Вы хоть представляете, что вы подписали? – не думаю, что ласковым тоном допытывался я. – Газета фактически за копейки подарила права на произведения своих авторов. А кто будет спрашивать разрешения у авторов на публикацию в каком-то дайджесте? Кто будет оговаривать условия публикаций, или вы полагаете, что это будет делать этот проныра? Боюсь, что теперь поэтам, скажем, Евтушенко, придется испрашивать разрешения у вашего партнера опубликовать свое произведение в своей книжке, поскольку оно имело несчастье появиться на страницах «Литгазеты». И поэтому автоматически поступило в распоряжения владельца дайджеста. У вас есть структура, которая бы регулировала эти отношения? У вас есть специалисты в области экспорта и импорта авторских прав? Рекомендую немедленно отказаться от заключенного контракта, скажем, по вновь открывшимся обстоятельствам, и сделать это с участием опытных юристов, иначе газету ожидает лавина судебных исков.

Если «Литгазету» так облапошили, провели на мякине, то, что же творится в других изданиях? В ЛГ есть просто юристы и юристы-писатели, тот же Аркадий Ваксберг…

С Ваксбергом к тому времени я был достаточно хорошо знаком. Известный английский издатель и публицист лорд Вайденфельд (George lord Weidenfeld) заинтересовали публикации Ваксберга о Вышинском. Переговоры с издательством шли трудно, поскольку я не позволял уступить права по-дешовке, держал переговоры под своим контролем. С Ваксбергом у меня была договоренность примерно такая же, как и с Аджубеем.

И вот Вайденфельд приезжает в Москву по приглашению агентства. Гость первой категории, таким предоставлялась в распоряжение «Чайка» или ЗИЛ. В зале заседания правления идут переговоры. С нашей стороны их возглавляет первый зампред Георгий Арташесович Тер-Газарянц. Вайденфельд приехал в Москву со своей приятельницей – какой-то, потому что у него жен было несколько, вдовой американского мультимиллиардера Пола Гетти, некогда самого богатого человека планеты. Слушая вполуха обычные зачины переговоров, стараюсь, нахал, разглядеть на некогда лебединой шее миссис Гетти следы подтяжек. Ее наши переговоры совершенно не интересуют, но Вайденфельд в присутствии спутницы желал выглядеть в лучшем виде.

И вот он, бросая в мою сторону, весьма нелюбезные взгляды, говорит Теру о том, что департамент литературы и искусства много месяцев затягивает решение вопроса. Георгий Арташесович поворачивается ко мне, спрашивает: «В чем дело?». Ваксберг сидит справа от меня, сжимаю ему локоть, давая понять, что ему пока лучше помолчать.

— Книга о Вышинском – заказанная. Для ее написания автору предстоят поездки по столицам европейских стран, в США для сбора материала в архивах. Они повлекут определенные расходы автора, поэтому мы и настаиваем на авансе, который бы гарантировал создание книги на самом лучшем уровне. Речь идет о фантастической сумме, а о каких-то двадцати тысячах фунтов стерлингов, — примерно в этом ключе я парировал выпад Вайденфельда.

Вообще-то в последней фазе переписки речь шла о восемнадцати тысячах, и лорд, дабы не выглядеть в глазах скучающей спутницы скрягой, согласился на нее.

После переговоров, поздравляя Ваксберга с победой, я увидел в окно, как Вайденфельд и его спутница, согнувшись под зонтиками из-за проливного дождя, бегут к своему лимузину. Пошел к Теру, чтобы обсудить в деталях результаты переговоров и расставить все точки над i. И вдруг во время разговора секретарь Георгия Арташесовича доложила, что лорд Вайденфельд в приемной. Мне ничего не оставалось, как покинуть кабинет. Уж мое присутствие гостя вряд ли обрадовало бы. Как выяснилось потом, лорд и его спутница вернулись в агентство, чтобы заключить контракт на книгу Федора Бурлацкого о шестидесятых годах в СССР. За шесть тысяч.

— Мы за одного Вышинского взяли восемнадцать тысяч, а общественно-политическое управление за всего Хрущева и все шестидесятые годы – в три раза меньше! – торжествовал я, рассказывая своим коллегам о переговорах .

Посвятить Ваксберга в свои планы, привлечь его на свою сторону надо было по нескольким причинам. Он юрист и блестящий публицист, в случае чего – поддержит печатно. Немаловажное значение имело и то, что он работал в «Литературной газете», а там, таких как я, некогда работавших в «Молодой гвардии», с объятьями не встречали.

По моей просьбе Ваксберг приехал в агентство. Я рассказал ему о состоянии дел в авторско-правовой сфере, попросил посмотреть и внести правку в текст обращения к членам творческих союзов о создании нового агентства. Аркадий Иосифович с пониманием отнесся к идее, в следующий раз привез текст со своей правкой.

Встречи эти проходили летом, в самую глухую пору для творческих союзов, поскольку деятели литературы и искусства пребывали на дачах, в деревнях, домах творчества или на гастролях. Даже собрать подписи самых авторитетных и уважаемых из них составляло немалую проблему. Публикацию обращения следовало перенести на осень, а до этого мне надо было переговорить с руководителями творческих союзов, условиться с ними, что после публикации обращения состоятся секретариаты правлений, где оно получит поддержку.

Не без сомнений я отправлялся к С.В.Михалкову, возглавлявшему тогда Союз писателей СССР. Сергей Владимирович понял меня с полуслова и поддержал, пообещал на первом же секретариате в сентябре обсудить этот вопрос. Эдуард Сагалаев возглавлял тогда Союз журналистов СССР, с ним я был знаком еще с комсомольских времен. Его поддержка для меня означала многое – он пользовался большим уважением среди телевизионщиков. Добрые отношения у меня были и с главой Союза художников СССР Валентином Михайловичем Сидоровым, а он был дружен с главой Союза композиторов СССР Владиславом Игоревичем Казениным… К Казенину не пошел, мы были знакомы, но композиторы работали с музыкальным управлением, а с нами сотрудничали музыковеды. Ведь всё пока прекрасно складывалось, как бы тут не перестараться…. Ведь руководители творческих союзов будут ставить подписи под обращением – и ко всем им придется снова приезжать.

Итак, надо было отработать тщательно текст обращения, аргументацию в нем и дождаться осени, когда возродится жизнь в творческих союзах.

В Москве наступила середина душного и тревожного лета 1991 года.

81

В то трудное, сложное время судьба, не иначе стараниями Сатаны за то, что я все-таки закончил роман «Стадию серых карликов», преподнесла мне новый жестокий удар. Роман лежал в «Советском писателе», при этом и редактор С. Суша, и многие в издательстве быои моими друзьями или приятелями, и оценки вроде были бы высокие, но все это почему-то никак не способствовало выходу его в свет – к подобному я привык.. Безуспешно обращался в новые кооперативные издательства – они явно трусили. Один издатель с недоверием и удивлением спрашивал меня: «Известный чиновник Ольшанский и вы, автор этого романа, одно и то же лицо?! Да разве вы не сможете издать роман без нас!?»

На дрожжах ВААП-Информа возникло и стало набирать силу издательство ИКПА. Направил свои стопы туда: впереди у меня замаячило 50-летие, надо было что-то издать новенькое к юбилею. Издательство согласилось выпустить роман 200-тысячным тиражом, я даже как-то похвастался этим В.Астафьеву – мол, вот какие благословенные времена наступают для литературы. Виктор Петрович в ответ промолчал. Для книги нужна была бумага, которая в то время считалась страшным дефицитом – толстые журналы выходили миллионными тиражами, на них она в основном и шла. Слетал в Сыктывкар, договорился с новым генеральным директором СЛПК, что издательство до 24 декабря выкупит у них вагон бумаги. Новость в издательстве встретили благожелательно.

Однако незадолго до критической даты, после которой в Сыктывкаре должны были продать бумагу уже не ИКПЕ, в издательстве, но непонятным мне причинам, ни от кого толком ничего не смог добиться. Бумагу так и не выкупили. Как я потом узнал, директора издательства Лернера арестовали, если не ошибаюсь, в Швейцарии, депортировали в Израиль. Для ИКПЫ наступили тяжелые времена. Рукопись мне вернули, в папке лежала записка, написанная крупными буквами и карандашом: «Пока надо отложить». После этого как-то Иван Черепов, заведовавший в издательстве выпуском художественной литературы, а до этого был начальником регионального отдела в УЛИ, сказал:

— Если хотите, мы можем выпустить ваш роман.

Только сказано это было таким жалобно-одалживающим тоном, что у меня не возникло желания продолжить отношения с издательством. Вскоре оно исчезло с книжного горизонта.

К юбилею «Стадия…» не вышла. Произошло это лишь десять лет спустя, в канун 60-летия. А до этого, вот уж поистине заколдованный роман, издатели, как в стране, так и за рубежом не рисковали его печатать. По этому поводу можно вспомнить лишь поговорку о том, что настоящее вино только со временем становится лучше.

Неудачи с изданием «Стадии…» были в порядке вещей. На меня всякие завистники с первого курса Литинститута дышали неравнодушно. А потом, когда я стал занимать всякие должности и от меня немало зависело, то число недоброжелателей стремительно увеличивалось. Литература – область жесточайшей конкуренции, к сожалению, такой она была всегда, а в последнее время стала совершенно бесчестной. Где бы ни работал, я поддерживал всё самое талантливое, даже в том случае, если автор придерживался противоположных мне взглядов. Но талантливых мало, а середнячков, перепевщиков, ремесленников, предпринимателей от литературы, а не настоящих писателей, толпы, имя им легион. Причем, они сбиваются в стаи, единодушно подвывают друг другу в одобрямсе, дружно набрасываются на тех, кто способнее и талантливее. Если кого-то сумел, а точнее – исхитрился, поддержать, то это я, по мнению коллег, обязан был сделать, а не поддержал – значит, не захотел, значит, плохо отношусь, значит, враг. Вот такая бесхитростная метода роста числа недоброжелателей.

Не помню, кто мне позвонил, что мою жену сбила машина. Жива, в больнице возле метро Коломенская. Помчался туда. Наташа много лет работала агентом Госстраха в автомобильном техническом центре на Варшавке. В обеденный перерыв с подругой прогуливались по пандусу, наверняка, самозабвенно болтали какие-то глупости, поскольку не услышали, что на них летит «Москвич». У подруги на мягком месте образовалась гигантская гематома, а у жены был раздроблен таз. В шоковом состоянии они смогли пройти около сотни метров!

Естественно, совершивший наезд «Москвич» не нашли. Или не хотели искать. Я позвонил начальнику Главного управления охраны общественного порядка МВД СССР генерал-лейтенанту Калачеву.

— Эдуард Васильевич, помоги найти подонка, который сбил Наташу, — попросил я давнего приятеля. – Без твоего вмешательства искать никто не будет.

— Не волнуйся, найдем, — пообещал Калачев.

Спустя несколько часов позвонил заместитель начальника ГАИ страны и сообщил все данные на совершившего наезд. Им оказался однорукий алкаш, лишенный водительских прав за пьянство за рулем. Сел в подпитии за руль и погнал. Сбил и не остановился, но его где-то задержали, поскольку пьяный да еще одной рукой, управлял он машиной соответствующим образом. Потом я встречался с этим мерзавцем – только оболочка человека, а внутри – животное. Осудили его на полтора года химии. «Лучше бы нас сбил какой-нибудь «Мерседес», а не это убожество!» — горько шутила подруга жены.

Подруге пришлось перенести две операции, а жена должна была лежать неподвижно, чтобы срослись кости таза, 45 суток. Для меня вновь, как во время болезни сына, наступили черные дни. Служебные обязанности с меня никто не снимал, но я каждый день ощущал поддержку коллег по работе, за что до сих пор благодарен. Приходилось как можно чаще приезжать в больницу, в каком-то автоматиче6ском режиме собирать на даче ягоды, возить их и различные травы больным, перерабатывать, да так искусно, что потом зимой мы удивлялись, насколько удачными были мои заготовки. Конечно, заботу по обеспечению больной приличной пищей возложили на себя родные сестры жены Раиса и Валентина, племянница Лена. Не остались в стороне и другие родственники, друзья, коллеги по ее работе. Все было по-человечески, так, как в таких ситуациях и должно быть.

Откровенно говоря, в первые дня после несчастья, было еще неясно, какой встанет жена через полтора месяца, сможет ли она ходить вообще. Именно в такой момент меня вызвал к себе председатель правления Н.Четвериков и сообщил о том, что экспортно-импортные подразделения будут сокращены, а наше управление – в числе первых. То есть, предупредил о предстоящем моем увольнении. До этого я месяцев девять не был в его кабинете. Возможно, он не знал о моих семейных делах. Во всяком случае, в агентстве, как говорится, все ахнули.

Потихоньку у Наташи дела пошли на поправку. Уменьшился огромный отек живота, жена повеселела, хотя лежать неподвижно была адская мука. Была возможность перевести Наташу в Кунцевскую больницу, она, как моя супруга, была прикреплена к поликлинике № 1, но лечащий врач не советовал это делать. И сомнения одолевали – у меня впечатления от Кунцевской больницы остались отнюдь не радостные. К тому же, перевод в Кунцево для завистливой подруги, лежавшей на соседней койке, было бы страшным ударом, ничуть не меньшим, чем наезд старого «Москвича».

После больницы жена нуждалась в санаторной реабилитации. Оформил ей путевку в санаторий имени Герцена на сентябрь. Потом Наташа стала вставать на ноги, с трудом передвигаться по палате с помощью палки и спинок коек. «Она будет ходить!» — эта мысль казалась для меня самой важной в мире. Ее выписали, но и дома практически ходить не могла – болели пятки, атрофировались мышцы. Но она, преодолевая боль, как бы снова училась ходить. Медленно возвращалась к ней способность передвигаться на ногах, но ведь возвращалась.

До поездки в санаторий оставалось недели три. Видя мое незавидное состояние, жена настояла, чтобы я взял отпуск и уехал на некоторое время хотя бы в Изюм. Врачи из полклиники ее постоянно навещали, в случае чего, сестры могли придти на помощь в течение часа – короче говоря, Наташа настояла на моем отпуске. В случае необходимости я мог в течение полусуток мог вернуться в Москву. С нелегким сердцем я поддался на ее уговоры.

Опять надо было идти к председателю, на этот раз с заявлением об отпуске. И снова разговор о ликвидации УЛИ, теперь уже не в виде возможной перспективы, а как конкретное мероприятие в течение ближайших трех месяцев, как и положено по закону. С официальными извещениями отдела кадров.

После посещения председателя я собрал всё управление и в максимальном приближении к оригиналу передал слова Николая Николаевича. В том числе нелестные слова в адрес Голубковой, которая почему-то на совещании отсутствовала, но зато потом больше всех возмущалась и не верила мне. Я не видел больше смысла что-то утаивать от работников управления – они не поверили мне, когда я пытался кадры управления сберечь с помощью организации литературного агентства, теперь они получали сполна то, за что боролись. Вроде бы в итоге я оказался прав, но на душе было пакостно.

С немалыми тревогами в душе, с не покидавшими меня тяжкими мыслями, я пытался забыться в Изюме. Трудился в Красном Осколе на своем участке, встречался с друзьями-приятелями.